Когда погаснет лампада - Цви Прейгерзон

Детство Вениамина прошло в Пашутовке, на благословенной Волыни. Слыхали ли вы о таком местечке, расположенном между Славутой и Судилковом, Бердичевом и Ровно? Впрочем, Ровно находилось тогда за границей, в Польше, и автору мало что известно о том, как жили-тужили евреи в другом государстве. Зато Славута, Судилков и Бердичев, а также и Пашутовка благополучно пребывали здесь, внутри наших границ, и среди многих проживавших там людей можно упомянуть и мальчика Вениамина.

Отец его был ремесленником, простым человеком. До революции он зарабатывал на хлеб изготовлением шерстяных и полотняных талесов[23]. Шмуэль Штейнберг, обладатель лавки и обширной бороды, скупал у него продукцию и продавал ее на все стороны света. Лавка Штейнберга была полна разного добра. Молитвенники и свитки, книги агады[24] и всевозможные ритуальные предметы, открытки и шофары — чего там только не было! Шмуэль Штейнберг обеспечивал этими крайне необходимыми вещами, в том числе и талесами Вениаминова отца, всех евреев от Пашутовки до самых дальних ее окрестностей.

А кроме этого, можно было найти в лавке и книги на иврите: как учебники и научную литературу, так и беллетристику разного вида. Дядя Вениамина со стороны матери, Ханих Альпер, числился среди постоянных потребителей этого товара. Он происходил из весьма просвещенной семьи, с юности любил и хорошо знал иврит. На его книжных полках стояли книги, альманахи и подшивки журналов, которые издавались тогда в России и за границей. Вениамин любил дядю Ханиха и его жену Перл. В их доме всегда царил особенный покой, исходивший от книжных переплетов. Комнаты словно сияли каким-то чистым светом, хозяева говорили негромко, ходили мягкими неслышными шагами. Сын Альперов Липа был ровесником Вениамина, и мальчики подружились.

В первые годы после революции лавка Штейнберга прекратила свое существование. Отец уже не ткал талесы, а поступил в кооператив и теперь изготавливал полотенца, скатерти и ткани для сахарного производства. Кончился спрос на талесы.

Но шкафы дяди Ханиха были по-прежнему полны книг с ивритскими буквами на корешках, буквами святости и буквами буден. Днем дядя работал в конторе, а вечером и в выходные водружал на нос очки и усаживался читать. Был он поистине книжным человеком, достойным представителем народа Книги. Возможно, и сам сочинял потихоньку песни и стихи — не исключено, что была у дяди Ханиха такая слабость. А кроме того, посвящал он немало времени Вениамину, обучая своего племянника языку, Танаху[25], начальным основам Талмуда и ивритской грамматике по трехтомному учебнику Гордона[26]. Это открыло перед мальчиком дверцы дядиных шкафов. В те дни, десять лет тому назад, впервые овладела Вениамином страсть к чтению. Одну за другой проглатывал он книги из библиотеки дяди Ханиха и через несколько лет прочитал почти все — от подшивок «А-Цофе» до томов альманаха «А-Ткуфа»[27].

Но не впустую ли потратил тогда Вениамин свое время? Ведь знание иврита уже не считалось в нашей стране чем-то, заслуживающим даже минимального внимания. Мертвый язык. И в самом деле, пропала, выброшена была за ненадобностью вся та древняя культура, которую впитали наши отцы с материнским молоком, которую изучали в хедерах и домах молитвы, в школах и ешивах[28]. Уничтожен был сам институт меламедов и учителей иврита; не стало творцов ивритской литературы и поэзии, исчезли многочисленные авторы, чьи тексты заполняли страницы журналов, газет и альманахов. Воцарилась мертвая тишина, и лишь немногие упрямые любители языка остались на обломках некогда великолепного здания — лишь они еще время от времени открывали тайком ту или иную уцелевшую ивритскую книгу. Рассеялись и былые читатели: настежь распахнулись прежде запертые ворота, и еврейская молодежь массами устремилась в большие города, оставляя позади захолустные местечки, талес и тфилин, цицес и мезузу[29], а с ними — и ивритскую книгу.

А коли так, то зачем тешить себя иллюзиями? Да, впустую пропали те годы, которые растратил Вениамин на мертвые книги мертвого языка. Та же судьба постигла и автора этих строк… Кто же мог знать, что промчатся годы и придет день, когда сядет он за письменный стол в тиши запертой комнаты, и рука сама начнет заполнять бумажный лист тесными рядами ивритских букв — заполнять справа налево! — и душа его, как раненая птица, найдет себе убежище между строчками.

Вениамин учился в пашутовской средней школе, в одном классе с Липой Альпером. Домашние задания они обычно делали вместе. Каждый день приходил Вениамин в дом Альперов, чтобы поболтать с другом и заодно позаниматься. А занятия у них были двух видов: школьные предметы, типа математики и географии, и предметы дядины, то есть ивритская грамматика и Танах. Липа отдавал явное предпочтение математике, географии и болтовне, зато Вениамин больше любил уроки дяди Ханиха. Липа был очень похож на свою мать, тетю Перл. Она была красавицей, простой и легкой в общении. А вот Вениамин явно унаследовал черты рода Альперов — любителей книг и учебы.

Дядя Ханих каждый вечер занимался с мальчиками не меньше двух часов. Липа зевал и увиливал от занятий, а Вениамин жадно впитывал крепкое вино танахических строк; уроки эти будоражили и надолго захватывали воображение мальчика.

Жизнь между тем продолжалась, монотонно и равнодушно крутилось ее колесо. Стоял над Пашутовкой небесный купол, свежий ветер носился по улицам и рощам. По небу скользили легкие чистые облака, сияющее солнце купалось в них, играя лучами. По вечерам западный край неба вспыхивал новыми яркими цветами, зажигались в вышине звезды, и девушки выходили на прогулку вместе с парнями.

Наблюдал за течением жизни и дядя Ханих, не оставались для него незаметными обороты ее колеса. Каждому малому явлению находил он место в своем сердце и на листах бумаги, куда втайне от всех записывал сочиненные им стихи и песни, родившиеся в душе короткие рифмованные строчки. А случалось, писал поэт и о больших явлениях, о противоречиях и больших сдвигах, которые происходили тогда повсюду и в Пашутовке тоже. Писал о свете и тьме, о жизни и смерти, об Израиле и идолопоклонниках, о богатстве и бедности. Ну и, конечно, о женщине, о любви, красоте и радостях жизни. Богата на вздохи любовь, повсюду виден ее след, во всех концах мира, не исключая Пашутовку и ее жителей.