Дети в лесу - Беатриче Мазини

— Сэм и Сара, — поправила его женщина. — Их зовут Сэм и Сара.

Джонас покачал головой и посоветовал им, хотя бы на первое время, оставить детям имена, к которым они привыкли.

— Будет трудно, — сказал мужчина.

— Будет невероятно трудно, — поправил его Джонас.

И потом эта сцена, скорее немыслимая, чем трогательная: женщине не терпелось заключить детей в объятия, Хана и Дуду отступали, пока не уперлись в стену, и взглядами молили Джонаса о помощи. Мужчина мудро держался на расстоянии, но женщина не в силах была совладать с собой — она плакала, смеялась, снова плакала, попыталась обнять Дуду, который пнул ее ногой, и погладить по голове Хану, которая увернулась, словно по волосам ее пробежал ядовитый паук. Джонас смотрел на все это молча — и не мог ничего сделать, потому что его роль здесь заканчивалась, он должен был отойти в сторону, исчезнуть. Снова стать лишь взглядом за монитором, анонимным наблюдателем, зрителем.

Чтобы расставание прошло без эксцессов, Мак-Камп, с высоты своего понимания детской психологии, устроил так, чтобы Первопроходцы с детьми оставили Базу, ни с кем не прощаясь. Они улетели на обшарпанном астерлете, который явно знавал лучшие времена.

Потом наступила очередь Нинне; в отличие от Ханы и Дуду, она с радостью бросилась на шею отцу и тут же заявила ему:

— Орла пойдет с нами.

Мысль об этом дополнительном усыновлении очень понравилась Мак-Кампу, который тут же подчеркнул, как важно дать возможность жить в семье маленькому Вылупку, не имеющему никаких других перспектив в жизни; не говоря уже о том, как привязаны друг к другу две девочки. Совершенно ненужные аргументы, поскольку и так было ясно как день, что отец готов на все ради этой частички прошлого, найденной вопреки всякой логике; прошлого, которое уже становилось для него бурным настоящим.

Остальные — остались. Джонасу было позволено провести с ними вечер, благо их пока еще не распределили по Сгусткам и они, в качестве исключения, находились на положении «Лиц, Переданных Поисковым Партиям» — такой статус теперь значился в файлах Дуду, Ханы, Орлы и Нинне; файлы уже были переданы на хранение в Архив Центральной Компьютерной Системы, папка «Выполненное».

В Кабинете Воссоединения, где временно содержались оставшиеся, стояла корзина со старыми игрушками, но дети к ней даже не подходили: один только Гранах, сидя на полу, крутил и крутил указательным пальцем переднее колесо деревянной трехколесной тележки. Одетый в глухой красный комбинезон, из которого торчали только голова, кисти рук и ступни, он походил на смешного гнома, который потерялся и не знает, что ему делать.

— А мы? — спросил Глор.

— A Лу? — спросил Том.

— Ей лучше, — ответил Джонас. — Она в медпункте. Температура упала, сейчас она спит. По-настоящему, с закрытыми глазами.

— А мы? — опять спросил Глор.

— Если хочешь, я возьму тебя, — неожиданно выпалил Рубен. Джонас изумленно обернулся. Во взгляде Глора мелькнуло недоверие, и он машинально прикрыл собой Собака.

— Это только потому, что ты хочешь его. Но Собак только мой, ясно?

— Тебе не позволят его держать, ты еще ребенок. А я — взрослый, мне можно. Так что если ты останешься со мной, то будешь и с ним.

Джонас растерянно смотрел на Рубена. Ему хотелось сказать, что такое «выкручивание рук» — плохое начало для совместной жизни. И вообще, что это стукнуло ему в голову? Рубен — собирается взять ребенка? В ответ на его изумленный взгляд приятель лишь развел руками:

— Этот пацан напоминает мне меня… в детстве. И он мог бы стать хорошим мясником.

— Нет, Собака трогать нельзя, — тут же вмешался Глор, неправильно его поняв. — Он хороший. Он нас защищал.

— Я знаю. Мне тоже нравится твой Собак. Да нет же, не как еда! Просто нравится, и все тут. Ну как тебе объяснить…

На губах у Джонаса появилась легкая улыбка, пока мальчик и мужчина присматривались друг к другу, оценивали. «Что ж, — сказал себе Джонас, — пусть присматриваются. И, как ни странно, ровно в этот момент ему вдруг подумалось, что все будет в порядке. Может быть».

Гранах продолжал крутить свое деревянное колесо, изредка почесывая сквозь комбинезон волдыри на спине. В медпункте для него не нашлось никаких снадобий, но он лишь пожал плечами — ну и ладно, уже привык.

А Том? Джонас повернулся и посмотрел на него: самый старший, командир, вожак — после всего произошедшего невозможно было снова назвать его ребенком, — из-за которого все и началось, который решал все вопросы, находил выход из любого положения, читал и рассказывал сказки. Том тоже смотрел на Джонаса. И впервые Джонас не увидел в его взгляде недоверия, разочарования или вызова. В больших светло-зеленых глазах мальчика стоял один лишь вопрос.

Могу ли я доверять ему?

Разве у тебя есть выбор?

Он солгал мне.

Но и помог тоже.

Он взрослый.

Тем более.

Куда мы пойдем?

Когда-то ты не задавался этим вопросом — шел, и всё.

А если я пойду один?

Ты не можешь. Кто-то должен заботиться о тебе. Значит, я пошел.

Значит, иди.

— Ну что? — Мак-Камп щелкнул плеткой по сапогу. Придется еще поработать над тем, чтобы щелчок получался такой, какой надо: звонкий, но не слишком; а то ведь можно и ногу себе исполосовать. Этот щелчок был, честно говоря, дрянь. Как, впрочем, и вся ситуация. Охранник пожал плечами, избегая его взгляда.

— Ничего, шеф. Они будто испарились.

— Это невозможно. Мы только что обновили всю систему безопасности.

— Да, но ведь это он всё делал, Джонас. Менял батарейки, настраивал экосонары, детектоуровни… и все такое. Он знал систему, как свои карманы! Думаю, что…

— Я что, просил тебя думать? Твое дело — отвечать на вопросы, всё.

— Есть отвечать на вопросы!

— Ну и? Что молчишь? Тебе нечего сказать?

— Жду вашего вопроса, шеф.

— Они что, забрали с собой и этого придурочного гнома с волдырями, и больную?

— Так точно.

— Ну и идиоты. Это им только обуза. Слишком мягкое у него сердце, это его и погубит. На чем они сбежали?

— Все астерлеты на месте, шеф. Никакого другого транспорта на Базе нет…

— Без тебя знаю!.. То есть ты хочешь сказать, что они ушли пешком?