И Маркс молчал у Дарвина в саду - Илона Йергер

которые он улучшал и дополнял с неубывающей любовью и прилежанием, то вышло бы намного больше.

Всякий раз, разрезая первые страницы, Чарльз боролся с учащенным сердцебиением и резью в желудке. Порой он плакал от счастья. Тогда Полли, с тех пор как появилась в доме, с такой силой принималась лизать хозяину руки, что даже для него это был перебор. С мокрыми глазами и руками он тогда неохотно отстранял сгорающую от любви собаку, дабы справиться с собственными чувствами.

Но сегодня помешала взять нож в руки незнакомая рассеянность. Книга осталась лежать на столике. Утреннее солнце прокладывало себе дорогу в гостиную через бегущие облака. Свет мелькал, молнией освещая комнату, чтобы уже в следующее мгновение ее оставить.

Эмма, с тревогой наблюдавшая его нерешительность, начала читать письма. Обычная церемония. От ее теплого, мягкого голоса ему станет лучше. Чарльз и в самом деле не стал возражать. Эмма в самом начале брака поняла, что соблюдение упорядочивающего режима дня успокаивает мужа.

Дети и, разумеется, прислуга знали ритм дня Дарвина с точностью до минуты, как «Отче наш», и изо всех сил старались ему не мешать. Дошло до того, что четкое следование заведенному распорядку позволяло домочадцам лишний раз не смотреть на часы. Когда Чарльз после обеда сморкался на лестнице, все знали: сейчас четыре часа и ровно через час, отдохнув в спальне, он опять спустится.

В этот октябрьский день, несмотря на множество находящихся в его распоряжении подушек, Чарльзу никак не удавалось найти удобную позу. То солнце слепило глаза, то давил ремень, то болело бедро. Он ерзал и толком не слушал Эмму. Наконец сказал, что хочет чуть разнообразить день и пойдет прогуляться. На каковом слове вскочила Полли.

Чарльз быстро набросил накидку, взял трость и, ссутулившись, заторопился в сад. Джозеф, удивленный таким неожиданным поворотом, с трудом за ним поспевал. Протянув хозяину шляпу, он напомнил, что легче всего простужаются как раз в октябре. И затем еще какое-то время смотрел вслед беглецу. В небрежно развевающейся черной накидке на согбенных плечах Дарвин шел навстречу низкому осеннему солнцу. Как огромная летучая мышь с тростью.

Он срезал путь к песчаной дорожке, не удостоив теплицу и взглядом. Ступив на дорожку, сбросил темп и остановился. Белка как раз успела вспрыгнуть с добытым лесным орехом на ствол дерева и дернула вверх. Ей вслед лениво тявкнула Полли.

Опершись на трость, Чарльз тяжело дышал. Он смотрел на место, где обычно складывал определенное количество камней. После каждого круга один отшвыривал – давно придуманный им способ дисциплинировать себя при совершении оздоровительных прогулок. Многие годы он заносил количество кругов в список, пытаясь установить соответствие, а возможно, и причинно-следственную связь между нахоженными милями и сном, а также тошнотой.

Не отрывая взгляда от земли, Чарльз признался себе, что статистика так толком ничего ему и не раскрыла. Вдруг он резко сорвал с головы шляпу. Прохладный ветер приятно гладил увлажнившуюся кожу. Вместо того чтобы выставить камешки, он водил по земле концом трости, а по вискам у него тек пот. Полли разволновалась, зарычала на трость, смущенно засеменила вперед, но через несколько метров вернулась.

Были времена, когда доктор Беккет настаивал на десяти кругах по песчаной дорожке ежедневно. А иногда число камней никак не хотело отражать реальность. При этом воспоминании Чарльз улыбнулся. О детской игре он узнал много позже. Суть ее заключалась в том, чтобы, как только рассеянный папа исчезнет за поворотом, подложить камешек. А потом, спрятавшись за кустом, страшно радоваться его удивлению, покачиванию головой, тому, с какой неохотой он заворачивает еще на один круг. Самое большое удовольствие от игры получала маленькая Энни.

Мысль о дочери больно кольнула. Из всех детей особенно нежно Чарльз любил ее. У нее был дар выводить папу из самого мрачного настроения. Если работа застревала в болоте и Дарвин сомневался, что вообще когда-нибудь оттуда выберется, Энни будто по щелчку удавалось заразить его своим булькающим смехом. При этом она накручивала белокурые локоны на указательные пальцы. Дождавшись наконец ответной улыбки, она прижималась головкой к шее Чарльза и принималась накручивать на пальцы уже отцовские волосы.

От ее ранней смерти Дарвин так и не оправился. Денно и нощно он просиживал тогда у кроватки дочери, массировал ей живот и в последний раз молился.

На могиле он не бывал. По-прежнему боялся потерять равновесие и упасть лицом на надгробие. Не проходило и дня, чтобы Чарльз не думал о дочери.

Гуляющая пара снова двинулась вперед. Полли возбужденно следила за белкой, прыгающей с ветки на ветку. Наконец та добралась до кроны дерева и перевернулась на опасно прогнувшейся тонкой веточке.

Постукивание трости стало неравномерным. Собака, трусившая в нескольких метрах впереди, навострила уши. Потом ясные удары сменились глухим шуршанием песка, поскольку после каждого шага Дарвин пережидал, опираясь на трость. Полли нерешительно повертела головой и в конце концов вернулась.

Чарльз остановился, размотал шаль и, подергав воротник рубашки, рывком расстегнул его. Ему было жарко. Но уже через секунду он замерз. Опять надел шляпу, плотнее закутал плечи в шаль и задышал открытым ртом.

Сверху его разглядывала белка. Чарльз посмотрел на нее. А потом его взгляд потерялся в осенних красках листвы. С ними потерялось и время. Он опять был молод, и появились дети, играющие между дубами, березами и орешником.

Пока Чарльз смотрел, как они бешено носятся между деревьев, по очереди бьют его рукой по колену, как будто играют в салки, и опять отбегают один за другим, Полли беспокойно семенила взад-вперед.

Он очень любил смотреть, как беснуются дети. Правда, предпочитал, чтобы буйство оставалось вдалеке и он мог побыть наедине со своими мыслями. Поскольку песчаная дорожка существовала не столько для здоровья, сколько для размышлений. Здесь он обдумал бесчисленное количество вопросов и нашел кое-какие ответы.

Несколько десятилетий назад, решив выложить дорожку и обсадить ее деревьями и кустами, Чарльз придавал огромное значение точному расстоянию до дома. Дорожка должна была проходить именно на таком отдалении, чтобы ему никто не мешал, но вместе с тем достаточно близко, чтобы не совершать дальних прогулок, которых он так страшился. Со временем у него развилась настоящая боязнь слишком удаляться от дома.

Выпадали дни, когда мешала и небольшая дистанция до кровати. Поездки, даже по соседству, выводили из состояния равновесия, он как мог избегал их. Да и вообще, Чарльз считал, что за пять лет кругосветного путешествия пережил достаточно волнений. С корабля он сошел с целым мешком вопросов. Вопросов, на которые в начале путешествия у него имелись ответы.