Скинхед - Рена Юзбаши

— Понял, — на сердце отлегло и мент сразу смотрится иначе, ясноглазый, с хитринкой мужицкой, нашенской. Русский, одним словом.

— Знаешь, что значит поаккуратнее? Это значит не попадаться! — Не знал, если правду говорить, но теперь буду знать. — Ладно, бери пропуск и вали отсюда, пока я добрый.

Ясно, что не стоит злоупотреблять милицейским доверием. На улице вдыхаю полной грудью весенней свежести воздух. Ну что? Отделался, можно сказать, легким испугом. И как всегда, спас Учитель. А менты видно его знают, уважают. Запомним и это! А теперь — в клуб. Пора разобраться, как так получилось, что наши смылись, можно сказать, бросив меня на произвол судьбы. Приступ страха после милиции сменяется приступом голода. Бутерброды с колбасой, перехваченные в ближайшем гастрономе, что мертвому припарка. Бабуля сейчас наверняка наготовила целый котел пельменей. Но мне сейчас не до бабушкиных пельменей. К тому же бабуля, почище любого участкового фиксирует время ухода и возвращения домой. И аккуратно информирует мать: что да как. Пока старушка не появилась, мать не знала, во сколько я домой прихожу, а раз не знает, то и не нервничает. Ей сейчас и переживать нельзя. В общем, пельмени подождут. Что я за мужик, если голод перебороть не могу? А живот-то ворчит и с моими идейными доводами не согласен. Мне перво-наперво разобраться в клубе надо бы. И начинать надо с Даньки. Он в раздевалке:

— О, привет, брат, — он здоровается со мной так, словно ничего и не произошло.

— Привет, Данила! — я пристально вглядываюсь в него, он отворачивается и начинает натягивать футболку. — Ничего не хочешь объяснить?

— А что я должен объяснять? — он выглядит так, как будто ни в чем не виноват.

— А то, как вы оставили меня и смылись вчера? Не тема для обсуждения? — мне хочется послать его по известному общероссийскому адресу как никогда.

— А что ты ко мне пристал? Мог бы и других пораспрошать, — и он недобро усмехается.

— Ты за старшего был там. И лично я надеялся, что ты подашь пример как надо держаться. И уж никак не ожидал, что дашь первым деру, — я с презрением отворачиваюсь, чтобы не видеть растерянности того, кто еще недавно мне казался лучшим из братьев.

— Ну, ты, говори да не заговаривайся, — Данька тоже начинается заводиться. — А то я сейчас не посмотрю, что ты в любимчиках у Учителя ходишь, и так тебя отделаю, что вчерашнее тебе легким массажем покажется.

— Махаться я с тобой не буду, за это можно и из братства вылететь. Не для того я клятву давал. А раз я любимчик Учителя, то мне ничто не помешает рассказать, как все было, — честно говоря, я не собирался кляузничать, а вот припугнуть Данилу не мешало, авось не по совести, так хоть из трусости извинится.

— Валяй, только знай, что и мне есть, что рассказать о тебе, так что — вперед и с песней. А потом мы посмотрим, как Учитель отреагирует на то, что его любимчик любовь с полукровкой развел, — Данька поверх футболки натягивает свитер с символикой очень напоминающую ту, что горит у меня на запястье.

— Это кто полукровка? — у меня аж в ушах от такой наглости шумит.

— Ой, вот только не надо корчить из себя невинность. Тоже мне святая простота, а то ты не знаешь, что мамаша у твоей любимой Ирочки с Кавказа. Не то армянка, не то азербайджанка. Ну, тебе-то лучше знать, а по мне большего паскудства трудно представить, — и он со злорадной ухмылкой смотрит на меня.

— Врешь, ты все! Врешь! — у меня в глазах пляшут красные круги.

— А ты у нее сам спроси, тогда и посмотрим, кто прав, а кто — нет! — и он покидает раздевалку, оставив меня. Состояние пустоты и горечи — вот два слова, которыми я могу объяснить, что творится у меня на душе. Как после удара под дых опускаюсь на скамью, наступает абсолютная тишина, я слышу собственное дыхание и ничего более. Это и есть, наверное, полное одиночество, о котором я до сих пор только в книжках читал. Ничего не соображая встаю, и медленно плетусь к выходу из клуба. Со мной кто-то из ребят здоровается, но я не могу заставить себя ответить. Мне кажется, что у меня нет права находиться здесь. Неужели и тут я стану чужим? На улице сбрасываю оцепенение — мне немедленно надо ее увидеть. Все более ускоряю шаг, и не замечаю, что уже почти бегу. Этот безумный кросс прерывается перед неожиданно возникшим препятствием — ее блоком. Подниматься не хочу — боюсь, что не совладаю с собой. Набираю ее номер, а в голове бьется только одна мысль: пусть это будет не правдой. Господи, пожалуйста, пусть это будет не правдой.

— Ира, спустись вниз, это срочно, — и я даю отбой.

Через минуту она во дворе. На ней джинсы и какая-то смешная маечка, простая и необыкновенно красивая.

— Артем, что-то случилось с Надеждой Артемовной?

— Нет, с мамой все в порядке, — я говорю также как в клубе короткими рубленными фразами.

— Ой, у тебя такой голос был, совсем чужой. Я даже испугалась и сама не знаю с чего.

Она действительно взволнована. Я молча всматриваясь в ее лицо. Откуда-то издалека слышен ее тонкий голос:

— Артем, что же все-таки случилось? Скажи мне…

— Ира, пообещай мне, что сейчас ты скажешь мне правду, о чем бы я не спросил!

Разумеется, я смешон в своей нелепой позе, со сжатыми кулаками, свирепым лицом. Но что с того?

— По-моему, я знаю, о чем ты хочешь спросить меня, можешь быть уверен, что отвечу честно, — она смотрит, не отрываясь, мне прямо в глаза. Такой взгляд не может лгать.

— Это правда, что ты не русская? — затаив дыхание, я жду ответа.

— У меня папа — русский, выходит я — русская, но мама у меня азербайджанка. Увы, я не могу похвастаться чистотой крови, — последние слова она произносит с нескрываемым вызовом. Какого черта! Нашла, чем гордиться!

— Как ты могла? Ты скрыла это от меня? Ты же знала, как это для меня важно! — я в бессилии опустил руки.

— Артем, ты самый важный для меня человек. Я и представить себе не могла, что ты придаешь этому какое-то сверхъестественное значение. Важнее любви нет ничего, все остальное глупо и неважно, — она пытается взять меня за руку, я отшатываюсь. — Ах, я и забыла — я ведь из низшей расы. Мне противопоказано дотрагиваться до тебя? Недостойна вашей любви, молодой человек. Извините…

В голосе ее слышен приступ приглушаемого рыданья, но глаза остаются сухими и жесткими.

— Мне жаль, что ты не придала значение тому, что я, более всего ценю в себе — то, что я белый. Быть белым — бесценно! Для тебя это ничего не значащий факт, который лучше скрыть, притворившись русским человеком. А русским можно только быть. Ты даже не представляешь сколько лжи в одном только твоем дыхании… Нам больше не о чем говорить.

Мне не остается ничего иного, как развернуться и покинуть этот двор. Навсегда.

— Артем, Артем… Ну, подожди! — Она бежит за мной. — Это же все такая ерунда, мы же всегда понимали друг друга, нам же всегда хорошо было вместе.