Русич. Перстень Тамерлана - Андрей Посняков

– Ну вот видишь. Да не стой ты как статуя. Предлагай!

Отрок умолк, подумал и предложил податься на север, в Переяславль, город столичный, важный, где и людей хватает, чтоб затеряться, и заработать можно.

– Ага, и жди в любое время, когда тебя там кто узнает, – вполне резонно возразил Ефим Гудок. – Не жизнь то, а прятки.

– А в лесу так не прятки?

– Ладно, ладно, не собачьтесь. – Раничев прервал начинавшийся спор. – Твое слово, Онфим.

Онфим задумчиво почесал шею. Никто и никогда – ни Салим теперь, ни раньше, в скоморошьей ватаге Семена, – с ним еще не советовался.

– Ну в Пронск, – наконец выдавил он и улыбнулся.

– Почему в Пронск? У тебя там мама?

– Сирота я. – Онфим вздохнул; видно, и у этого амбалистого сильного парня было способное страдать сердце. – В Пронске хорошо. Скоморохов любят.

– Хорошо, – подвел итоги Иван. – Итак, у нас пока три предложения – лес, Переяславль и Пронск. Возражения против Переяславля и леса я уже слышал, теперь – что против Пронска?

– Глушь это, не город, – покачал головой Салим. – Да и от Угрюмова слишком близко, знакомых можно встретить. Донесут воеводе, тот – наместнику. Можно б тогда и не бежать было. Твое слово, Иване?

Раничев задумался. Не очень-то хорошо он пока знал местные реалии. Да и историческую географию – тоже. Нет, ну кое-что помнил. Да и так соображалка работала.

– Вы как бы поступили на месте воеводы или наместника? – быстро спросил он.

– Погоню бы выслал, – тут же откликнулся Салим. – И они вышлют, тут и думать нечего. А мы-то, глупцы, спорим! Словят нас уже завтра, хоть в лесу, хоть на пронской дорожке.

– А где не словят? – осторожно спросил Иван. – Есть ли здесь такое место, чтоб воевода с наместником ни в жисть не догадались, что мы туда пойдем, чтоб и мысли у них такой не возникло даже?

Все молча уставились на него. Дождь почти совсем прекратился, повеяло ветерком, влажным и, что было не лишено приятности, теплым. Погромыхивая зарницами, туча быстро уходила куда-то на запад, в сторону Верховских княжеств и узкой полоски ордынских земель, тянувшихся до самой Калуги.

Первым прервал молчанку Салим.

– Чувствую, куда ты клонишь, – пряча взгляд, тихо произнес он. – За Дон, в Елец, в Орду?

– Да, уж там, на Изюмском шляхе, нас точно искать не будут, – поддержал отрока Ефим.

– На Изюмском шляхе? – с улыбкой переспросил Раничев. От этого названия повеяло на него вдруг чем-то знакомым, родным, словно бы получил привет с родины, такое чувство охватило его – чуть слезы на глазах не выступили.

– Изюмский шлях, – совладав с собой, тихо повторил он. – Так там же этот… крымский хан безобразничает?

– Про крымского хана не знаю, а дикие татары вполне рыскать могут, – усмехнулся Ефим и тут же всполошился: – Да какие дикие, там же бегут все давно от хромоногого Тимура.

– Бегут? – переспросил Раничев. – Кажется, видал я недавно двоих таких беженцев.

Салим, сверкнув глазами, посмотрел на небо вдруг с такой ненавистью, что если б Иван заметил его взгляд, он бы, наверное, сильно удивился и стал вести себя куда осторожней. Однако – темно был вокруг, и гроза удалялась в ордынские земли, и молнии уже не сверкали, не считая тех – неистовых, подозрительных и злобных, – что вспыхнули вдруг в потемневших глазах отрока.

– Ну так что там насчет Изюмского шляха? Идем?

– Идем, – быстро – подозрительно быстро – кивнул Салим. – Похоже, и в самом деле для нас теперь одна дорожка.

– А Хромец? Он же…

– Он еще далеко, – тут же перебил отрок. – А потом можно свернуть к Москве, туда ведь и подался Семен с ватажниками.

– Москва? Москва…

Иван задумался. Кто хоть там сейчас правит? Дмитрий Донской в восемьдесят девятом году умер. Значит – сын его, Василий. Василий Первый. И как там отнесутся к людям, пришедшим из ордынских земель? Ведь не друг хан Тохтамыш Василию, не друг. Но и Тимур для московитов – тоже зло препоганое. И этот – Тимур – гораздо хуже. Сильнее. Хотя, с другой стороны, Орда слабнет, что тоже для Москвы неплохо, дань-выход ведь, с Ивана Калиты начиная, они собирают. Финансовый центр, черт бы их… Ладно, там дальше видно будет, не хотелось бы от этих мест далеко уходить. Да и вряд ли в Москве отыщется тот, со шрамом.

Они как могли быстро обогнули город с востока, все равно провозились долго – концы-то были не близкие; когда вышли на дорогу к Ельцу, первые лучи солнца уже золотили крепостные башни Угрюмова.

– Отдохнуть бы, – скосив вытянутые к вискам глаза на Ивана, мечтательно произнес Салим. И в самом деле, все сильно вымотались за ночь – побег, дождь, бесконечные хождения, все это сейчас давало себя знать, глаза слипались – хоть вставляй спички. Да и идти днем, в опасной близости от города и разгневанного наместника, было бы, по меньшей мере, неосторожно. Хотя пока никто за ними и не гнался. Значит, верную дорогу выбрали.

– Верным путем идете, товарищи! – обернувшись, подбодрил Раничев несколько поотставших Ефима с Оглоблей. – Но, пожалуй, пора и поспать. Жаль только, покушать нечего.

– У кого нечего, а у кого и… – Догнав Салима с Иваном, Ефим гордо кивнул на свой заплечный мешок. – А где ваши-то?

Иван махнул рукой:

– Да потеряли, блин, в суматохе.

– Не, блинов не прихватил, – покачал головой Ефим. – Мясца только да хлеба краюшечку.

– Так что ж ты раньше молчал, а?

– А вы не спрашивали.

Перекусить – а заодно и хоть немного поспать – остановились в стороне от дороги, в лощине, густо заросшей густыми кустами дрока. Выбрали относительно свободное место, чуть расчистили от камней и упавших веток, уселись, устало вытянув ноги, зачавкали.

– Недаром говорят – хлеб всему голова, – умяв горбушку, довольно промолвил Ефим.

– Мясцо тоже неплохо, – неожиданно откликнулся Оглобля, и все почему-то засмеялись. – Вот только соли б еще.

– Что ж ты сам-то о соли не позаботился? – возмутился Гудок. – Слыхали? Соли ему…

Наскоро перекусив, полегли спать, тут же, в балке. Поначалу хотели выставить сторожу – караулить по очереди – да сразу же и раздумали. Дорога пуста. Кому тут быть-то? Разве что беженцам, так и тех было не видать.

Раничев устроился поудобнее – здесь, под ракитовым кустом вовсе не было сыро, да и солнышко уже припекало, так что постель получилась довольно комфортной, если не считать надоедливых комаров, впрочем, на них уже давно не обращали внимания. Заснули сразу – утомилися. Ивану привиделся дом, музей, Влада и почему-то – одноклассник Макс, владелец кафе «Явосьма». Макс ссорился с Раничевым из-за денег – серебряных ордынских дирхемов – громко кричал, ругался и упорно отказывался менять их на доллары, мотивируя тем, что дирхемы не настоящие, слишком уж легкие. С пеной у рта Иван доказывал ему, что монеты все-таки настоящие, а полегчали они – с полутора граммов до одного и четырех десятых – после денежной реформы Тохтамыша. Тогда же понизили вес серебряных денег и в Москве – если раньше денга московская весила ровно грамм и три денги свободно обменивалась на два дирхема, то после «облегчения» дирхемов такой обмен стал явно невыгоден – потому и в Москве тоже «облегчили» монету в целях сохранения старых пропорций обмена – две к трем. Макс тем не менее никаких объяснений не слушал и полез на Ивана с кулаками. Раничев, защищаясь, поднял руки… И проснулся, увидев прямо перед собой необычно бледное лицо Салима. Когда Иван резко открыл глаза, Салим вздрогнул и попятился, пряча за спиной правую руку. Раничев улыбнулся: