Пищеблок - Алексей Иванов

Маша вернулась, без возражений подобрала с дорожки грязную сухую ветку, сунула в ведро и снова направилась к аллее.

Это была какая-то мелочь, ерунда… Однако сейчас Валерка наблюдал за окружающим с такой жадностью и торопливостью, с какой вор обшаривает квартиру, опасаясь, что скоро придут хозяева. Маша вернулась за веточкой… Он, Валерка, ни за что бы не вернулся. Подобрал бы эту дрянь на втором рейсе. А Маша вернулась… «Мне в психбольницу надо», – подумал Валерка. Наверное, Маша – просто послушная и хорошая девочка, а он, Валерка, – поперечный, как говорит мама, и вообще чеканутый, вот и вся причина.

Валерка побрёл обратно к пацанам. Гельбич поджидал его, по-прежнему размышляя о кружке, в котором можно спрятаться от футбола.

– Слышь, Лагунов, а как в кружке поют? Хором или один для всех? И песни-то какие? Свои любимые, да? Я про тюрьму люблю.

– Чё скажут, то и поёшь, – буркнул Валерка. – Это тебе не дома – сел на кухне и пасть распахнул. Про тюрьму нельзя петь.

– Жаль, – огорчился Гельбич. – Про тюрьму – правда жизни. Это тебе не спичками чиркать. Ладно, идём Усатого за усы тянуть.

Игорь бесцельно ходил между пацанов с граблями и хмурился, делая вид, что придирчиво контролирует работу и её результаты.

– Горь-Саныч, отпустите нас заместо футбола в кружок пения, – напрямик рубанул Гельбич. – Я ваще петь люблю, а за ним, – Гельбич ткнул пальцем в молчащего Валерку, – я прослежу, честное пионерское.

Валерка прятал глаза. Ему было неловко, что он не поверил Горь-Санычу, когда тот ночью ответил про Лёву честно. А Игорь отвёл взгляд. Он чувствовал себя виноватым за то, что обидел Валерку неверием в вампиров.

– Ну, хорошо… – поколебавшись, разрешил Игорь.

Гельбич покровительственно хлопнул Валерку по спине.

«Честное пионерское», – про себя повторил Валерка слова Гельбича. Ну какой из Гельбича пионер? На линейках флаг отряда носит, а сам считает, что тюремные песни – правда жизни. Может, человек-то Гельбич и неплохой, но пионер фиговый. А если и вампиры такие же ненастоящие, как пионеры? Куснут – и всё, гуляй, ничего особенного с тобой не случилось. Не страшно, что есть вампиры. Не страшно, что кусают. И вампир никакой не мертвец, который боится солнца. И тот, кого укусил вампир, не превращается тоже в вампира, а ходит себе, как прежде: палка, палка, огуречик, получился человечек. Эх, всё как всегда. Нету больше тачанок и будёновцев, хотя есть красные флаги и горны. Нету и вампиров, хотя есть странные люди, которые пьют кровь при луне. Пятиконечные красные звёзды сейчас уже ни шиша не значат, и от ночных кровопийц нынче тоже никому ни тепло ни холодно.

– Дружинному знамени отдать салют! – скомандовала Свистуха.

Во всех отрядах, выстроенных на Дружинной площадке, все пионеры вскинули руки в пионерском приветствии, словно заслоняли глаза от солнца.

Утром, спросонья, обыденность ещё не успевала захватить внимание, и потому, когда поднимали флаг, все смотрели только на флаг и молчали, а не вертелись и не перешёптывались. Красное полотнище толчками взбиралось вверх по мачте и на макушке, поймав ветер, распахнулось крылом. А Игорь в это время разглядывал лица ребят – простые, хорошие и бесхитростные. Девчонки, загорев, пока что не стеснялись своих веснушек, а пацаны обросли лохмами, как лесные разбойники: парикмахерской в лагере не имелось.

Игорь думал, что с непредвзятой точки зрения порядки в пионерлагере могут показаться странными. Здесь же не воинская часть, а взрослые и дети – не солдаты, однако почему-то все через силу встают ни свет ни заря, идут на площадку, строятся, поднимают знамя и салютуют ему. Зачем? Почему? Никто не заставляет это делать – но так принято. «Мы так живём», – сказал себе Игорь с каким-то нелогичным удовлетворением от непонятности общей жизни. Непонятность объединяла, превращала всех вокруг в своих.

Конечно, причина удовлетворения Игоря была не в ритуалах пионерии. Причина была в ночном свидании с Вероникой, когда они вдвоём ушли на речку Рейку и купались в тёплой заводи, и гибкое тело Вероники светилось в воде зеленью, как у русалки. А потом они лежали в мягкой траве на казённом байковом одеяле, которое Вероника прихватила из корпуса, и над ними сквозь созвездие Кассиопеи беззвучно плыл авиалайнер, мерцая красными и синими огнями. Да, Игорь влюбился. Влюбился – и Вероника ответила ему взаимностью, и теперь между ними не осталось преград: вот поэтому Игорь ощущал себя каким-то очень укоренённым, благополучным, обеспеченным всем, что нужно для полноты существования. Превосходство победителя позволяло увидеть привычный мир как бы извне и оценить странность его устройства. Однако эта странность и была основой благополучия.

На линейке Свистуха велела Игорю явиться к ней после «трудового десанта», и сейчас Игорь шагал по Пионерской аллее, щурясь на солнце. Всё было прекрасно. По трансляции играла бравурная музыка. Лагерь готовился к Родительскому дню. Парни из старших отрядов размашисто шоркали мётлами по асфальту и выгребали мусор из урн, девочки тряпками протирали скамейки, счищая надписи и птичьи отметины. Красивый юноша, отвинтив от стенда оргстекло, на кнопки прикреплял детские рисунки. Кастелянша тащила в медпункт стопу чистого постельного белья; куда-то шли уборщицы со швабрами и вёдрами; из пищеблока доносились звон посуды и заикающаяся ругань бабы Нюры; сторож вёл в поводу лошадь, запряжённую в телегу с автомобильными колёсами. Даже Серп Иваныч Иеронов в своём скверике большими ржавыми ножницами подстригал кусты акации. Тесовые стены и скошенные крыши теремков были пятнистыми от света и теней.

В Дружинном доме царили суета и переполох. Туда-сюда бегали мелкие девочки с шёлковыми лентами в руках, пацаны с грохотом передвигали столы и шкафы, кто-то натужно и неумело пытался протрубить в горн. Игорь остановился в коридоре, потому что в Знамённой комнате Свистуха спорила с Колыбаловым, директором лагеря. Колыбалов зачем-то приволок с собой тяжеленную бензопилу «Дружба» и водрузил её Свистухе на стол.

– Ты как ребёнок, Николай Петрович! – бушевала Свистуха. – Какие дрова для плиты? Напили их вечером!

– Отбой же! – упрямился Колыбалов. – Нельзя шуметь!

– Можно! Сегодня я разрешаю! Мне нужны работники, чтобы прибрали Концертную поляну! Туда родители попрутся – и что увидят? Бурьян до самой задницы! А приедет баба из горсовета, у неё во втором отряде дочка!

– Наталья, здесь я командую!

– Ты, Петрович, командуешь, когда приёмка лагеря, а Родительский день – моя ответственность! Кому выговор вкатят, если тут будет кавардак?

– Мне вкатят!

– Ничего не тебе, у тебя пенсия на носу! А я с вакансии слечу! Иди давай отсюда, не порти мне зрение!

Колыбалов подхватил бензопилу и, вздыхая, вывалился в коридор.

Свистуха была в джинсах и рубашке, а голову повязала косынкой, точно работница ткацкой фабрики во время субботника в цеху.