Последний Иерофант. Роман начала века о его конце - Владимир Шевельков

— Вы же сами говорите — жрец. Опять из античности — какой-нибудь греческий оракул, колдун.

— Колдун?! Ну пусть будет так, если вам угодно. Это тот Всесильный Жрец, который видит насквозь любого из нас, и, если его задобрить, расположить к себе, Он может, например, направить судьбу, указать единственно верный путь к намеченной ну, к примеру, вами цели. Повторюсь: Иерофант всесилен и всезнающ, Он читает самое сокровенное в книге души человеческой! Он укажет вам место и время, откуда вы должны начать движение к заветной цели. Возможно, для этого придется заново учиться, потратить на это многие годы, но, если Ему полностью довериться и приложить известные, чаще всего сверхчеловеческие, усилия, искомое будет найдено, вожделенное достигнуто… Конечно не верите? Попытаюсь объяснить доходчивее: допустим, вы жаждете стать министром финансов Империи. Иерофант для начала укажет вам место обучения, после вы снимете «некую», на самом же деле — совершенно определенную, квартиру, потом «случится», что хозяйка дома ни много ни мало «окажется» особой близкой ко Двору, у вас с ней «сами собой» завяжутся тесные отношения, и вы, опять-таки «случайно», попадете на придворный бал, где на вас «неожиданно» обратит внимание вдовая княгиня — статс-дама, она будет много старше Вас, но женитесь вы «отчего-то» непременно на ней, в свой срок сиятельная жена «вдруг» представит вас самой Императорской Чете, а там, в результате «стечения» всех этих «случайных обстоятельств», как вы уже, надеюсь, догадались, месяцем раньше — месяцем позже министерский портфель «сам» упадет к вам в руки. По-моему, выразительная иллюстрация? В моем случае все было еще ясней: любовь Гражины в Вечности к моменту встречи с Иерофантом стала уже не просто главной целью моего существования, но всепоглощающей манией, впиталась мне в кровь и плоть, поэтому Великому Жрецу, которого вы дерзнули назвать колдуном (замечу, Его могущество нисколько не убавится, как бы кто Его ни пытался умалить, и не прибавиться от осанн — он и так всемогущ) оставалось лишь благословить мой путь через войну, через любые преграды и тернии, путь, который я пройду невредимым, что Иерофант и преподал вашему визави, видя перед собой Достойного. И уж тут, простите великодушно, даже если завтра или в другом бою вас вместе со всей ротой вырежут, я в любом случае все же буду единственным, кто останется в живых. Так предначертано Великим Жрецом и Промыслом, ибо у меня особая Миссия Бессмертного — я должен вернуться и непременно вернусь к моей Единственной, моей госпоже Гражине. — Тут Смирнов снова перешел на шепот. — Знаете, Иерофант решительно правит линию судьбы — прямо на ладони… Ну теперь-то вы поняли, что всемогущий Иерофант может сделать вас кем угодно? Хоть английской королевой, хоть царем-батюшкой — у вас приличные шансы! В конце концов. Он просто выправит вашу карму.

— Да вы само исчадие ада! Жалкий «сверхчеловечишка»! Вам понятно? — эти слова вырвались у Асанова непроизвольно, он давно уже думал об этом, но сейчас словно бы сама совесть его произнесла их.

— Да! Нет у меня совести, и честь дворянскую я потерял, но зато я — Гений! Я выше всех, я сам себе суд. Вот мое кредо: «Быть голодным, сильным, одиноким и безбожным». Я истинный подлец, но я лев и поэтому не умру никогда. Так говорил Заратустра, и я в это верую. А в вас тоже чувствуется незаурядная личность — благородная, волевая, неколебимая. Вы только представьте себе, если бы у нас на Руси, где каждый второй — широкая натура, создать легион, когорту, дружину, в конце концов, состоящую из одних талантливых личностей, этаких львов, какая бы это была силища! Помните из истории, у Дария были «непобедимые», у Бонапарта — «старая гвардия», но даже им не всегда сопутствовал успех, потому что они все же были люди заурядные, только пешки в игре диктаторов. Летели как мотыльки на огонь и сгорали, а наша русская дружина гениев была бы вовсе непобедима. Мы подчинили бы себе весь мир, тела и души ничтожных человечков…

— Вы монстр! — бросил Асанов. — На цепь бы вас посадить, подальше от людей.

— И опять вы не угадали, дражайший! Я не монстр, я всего лишь шут, но гениальный. Думаете, я до сих пор стремлюсь ко всем тем безобразным выходкам, о которых вам только что поведал? — вольноопределяющийся уставился на Асанова, ожидая реакции, завораживая его, как талантливый артист публику.

Поручик стоял раскрыв рот, уже совершенно сбитый с толку. Происходившее вокруг, усилившаяся перестрелка — все это творилось словно бы в стороне от обоих. Сумбурный диалог целиком подчинил собеседников.

— Я приехал на позиции не затем, чтобы погибнуть, но чтобы очиститься и возвыситься. Я закалю душу в бою, и пускай сама смерть, которую я презираю, боится меня.

Поручику хотелось закрыть уши, чтобы не слышать этих слов, но какая-то сила сковала его.

— Сейчас я пишу новый роман, главным героем которого буду я сам и мое перерождение. Я стану здесь другим человеком. Столь же гениальным, но без греха, без всей той грязи, что накопилась в душе захудалого дворянина и распутника Петра Станиславовича Смирнова. Душа моя станет, как в детстве, tabula rasa,[57]и вот таким девственно-чистым я вернусь к моей Гражине, к Даме моего сердца, спасу Ее, и мы опять будем вместе!

Смирнов восторженно глядел в небо, как будто видел там свою возлюбленную. Вдруг он опять обжег взглядом Асанова:

— Послушайте, поручик, Владимир Аскольдович, ради всего святого, ради Бога, в которого вы веруете, возьмите револьвер и выпустите в меня пулю, нет, лучше несколько пуль — увидите, со мной ничего не произойдет.

Асанов потерял дар речи. Это был главный и самый страшный подвох, которого можно было ожидать от вольноопределяющегося философа. Поручику оставалось только твердить про себя: «Да воскреснет Бог, и расточатся врази его…»

Смирнов и так мало рассчитывал на удовлетворение своей, мягко говоря, необычной просьбы, теперь же понял, что ничего не добьется от стоящего перед ним человека с непоколебимой верой в Бога, которого сам Смирнов отверг.

— Вы слишком слабы, ваше благородие, чтобы исполнить мою просьбу. Увы. Я ошибся в вас, — в голосе его прозвучало презрительное раздражение. — Да закройте вы рот — пуля влетит.

Поручик почувствовал, что получил пощечину, и едва сдержался, чтобы не ответить на вызов. Он резко повернулся и зашагал обратно в палатку. Смирнов истерически хохотал вслед ему.

«Действительно, бес какой-то. Пропащий человек», — разочарованно думал Асанов, возвращаясь в укрытие в надежде уснуть хотя бы на пару часов. Он потерял всякий интерес к вольноопределяющемуся «студенту».

Отдохнуть ротному не удалось — с восходом солнца японцы бросились в атаку, славя Аматэрасу, великую сияющую богиню, властвующую на небе. Асанов поспешно обулся: он не хотел прибегать к помощи денщика даже в такой ситуации — зачем унижать человека, в общем-то, ради пустяка. Посмотрев на висевший в углу палатки образ Спасителя, скороговоркой, но стараясь проникнуться подлинно высшим смыслом, прочитал он молитву воина: «Спаситель мой! Ты положил за нас душу, дабы спасти нас. Ты заповедал и нам полагать души свои за други своя, за ближних наших. Радостно иду я исполнити святую волю Твою и положити жизнь свою за Царя и Отечество. Вооружи меня крепостию и мужеством на одоление врагов наших и даруй ми умрети с твердою верою и надеждою вечной блаженной жизни во Царствии Твоем! Сохрани мя покровом Твоим. Аминь».