Что не стоит делать невидимке - Росс Уэлфорд

Я смотрю на часы на телефоне. Ба нет уже час, и я не хочу попасться, так что я складываю всё на место как было, когда мой взгляд цепляется за последнюю статью.

Она вырезана из «Дейли мейл», и заголовок гласит:

«Фелина – редкие снимки трагической поп-принцессы».

Я разворачиваю сложенный лист, и в эту секунду вся моя жизнь меняется.

Фелина – Миранда Маккей – это моя мама.

Итак.

Фелина – это моя мама, моё настоящее имя – Тигрица Кошечка (господи ж, ты боже мой), а ба всю жизнь утаивала это от меня.

Всё дело в прилагаемом к статье фото: на нём Фелина без макияжа во времена, когда она ещё не стала звездой, – точно такое же стоит у нас внизу на каминной полке. Мне даже не нужно спускаться, чтобы проверить.

Я и так знаю.

Она хорошенькая, ей тут лет шестнадцать – оптимистичная улыбка и дерзкий вид. Я прекрасно вижу наше сходство. Светлые яркие серо-голубые глаза – прямо как у меня. И волосы тоже: «клубничный блонд» – или, как любит говорить ба, – «золотая пряжа».

На подбородке у неё даже виднеется несколько прыщей, которые не удалось скрыть её тональнику.

Я беру фото Фелины при полном параде: с макияжем и в очках, волосы выкрашены в тёмно-каштановый, и кладу две фотографии рядом. Когда знаешь, всё становится очевидным – форма лица, слегка заострённый подбородок.

Но если не знаешь? Тогда ни за что не догадаешься.

Быстро, как только могу, я читаю статью, но в ней нет ничего такого, чего я не читала бы раньше. Главное тут фото и подпись: «В более счастливую пору: Фелина-подросток».

Я переворачиваю страницу, и мой желудок ухает куда-то вниз.

Заголовок гласит:

«Это фото вызвало крах Фелины?»

Вот она: щёлкнутая на камеру папарацци, выглядит испуганно. Волосы мокрые и висят сосульками. На фото ночь, и дороги блестят от дождя. В левой руке у неё сигарета, правая стискивает запястье несчастного на вид ребёнка лет так трёх.

Подпись под фото сообщает: «Фелина прошлой ночью со своей дочерью, Тигрицей Кошечкой».

Вот что говорила прабабуля: Тигрица Кошечка.

Моё имя.

Это я.

Я просматриваю в статьях фотографии мужчины с длинными волосами и неопрятной бородой – Рикки Малкольма, моего отца.

Мне даже не надо приносить из своей комнаты фото, которое всю жизнь стоит у меня на полке: я прекрасно его помню.

На нём я ещё младенец, сижу у мамы на руках, а она смотрит на меня с полуулыбкой на довольном лице. Понятное дело, она не в своём Фелинином прикиде. Слева от неё сидит бородатый мужчина в водолазке, его длинные волосы завязаны в конский хвост, а смотрит он на маму. Правой рукой он обнимает её за плечи и тоже улыбается, но его собственные плечи повёрнуты вбок.

Ему словно не терпится сбежать из кадра. На самом деле я всегда так думала, только до сих пор никогда не выражала словами.

Однако нет сомнений, что это один и тот же человек. Тот же, кто появляется в газетных статьях в жестянке ба. На этих фото он обычно запечатлён агрессивно ухмыляющимся в камеру, злой, что его поймали папарацци, или заслоняющимся рукой от объектива.

Есть только одно фото, где он работает – музыкантом. Он на сцене, голова опущена, джинсовая рубашка расстёгнута до пупка, играет на бас-гитаре и выглядит в точности так, как должен.

Мой папа. Рок-звезда.

Ну, не такая уж и звезда, если честно. Подпись внизу гласит: «Рикки Малкольм: рокер, затворник, неудачник».

Я читаю прилагаемую статью, вырезанную из журнала «Хит». Она очень короткая и, судя по дате, написана спустя пять лет после смерти мамы.

Я торопливо перебираю остальные вырезки в коробке, ища ещё статьи.

Но больше ничего нет – эта самая последняя.

Однако на дне обнаруживается поздравительная открытка. Одна из таких открыток, на которых люди пишут письма с благодарностями – но не ба, конечно, у неё-то есть специальная коробка с дорогой бумагой и конвертами под стать.

На открытке изображено бушующее серое море, а прямо посреди него стоит крошечный маяк, о который разбиваются волны. Надпись на передней части гласит: «Ты моя тихая гавань». Внутри крупным почерком с петельками нацарапано:

Я осторожно возвращаю все вырезки в металлическую коробку, закрываю её на кодовый замок и кладу на то самое место, где нашла.

Я уже в своей комнате, когда слышу, как открывается входная дверь, и ба входит в дом вместе с Леди.

И теперь я должна решить, что мне делать с этой информацией.

Не знаю, какой из открывшихся фактов поразил меня сильнее.

Что моя мать – известная певица, погибшая при трагических обстоятельствах?

Или что мой отец – бас-гитарист, который сейчас, вероятно, живёт в Новой Зеландии?

Или вот ещё: то, что моя бабушка лгала мне всю мою жизнь? И, возможно, прабабушка тоже, раз уж на то пошло?

Что бы сделали вы?

Что бы вы ни ответили, поступать, как я, вам не стоит. Серьёзно.

Я лежу на кровати. Ба возится внизу. Я слышу звяканье чайных чашек и вспоминаю, что сегодня моя очередь готовить ужин.

Стоит ли рассказывать ба, что я узнала?

Тогда придётся признаться, что я совала нос в её комнату, но в списке «преступлений, сопряжённых с обманом, под крышей моего дома» «сование носа в спальню» находится гораздо ниже, чем «ложь моей внучке на протяжении ВСЕЙ ЕЁ ЖИЗНИ».

Что изменится?

Почему она врёт?

Могу ли я вообще ей доверять?

Разозлится ли она? Огорчится? Обидится? Будет сожалеть? Станет всё отрицать?

А я?

Поменяется ли что-то?

А прабабуля?

Всё это вертится у меня в голове. Макаронная запеканка с тунцом, которая должна была быть на ужин, кажется совершенно неважной. Неудивительно, что я о ней забыла. Может, я просто смогу проторчать весь вечер у себя в комнате?