Инцелы. Как девственники становятся террористами - Стефан Краковски

– Он обманывал меня, изменял мне. А мы только что купили дом… пришлось его продать с большими потерями.

После того как в ее фирме прошла релокация, Петра осталась без работы и засела на больничный. Всё это наложилось на расставание с партнером, и силы ее подвели. Всё рухнуло. Вот уже три года Петра на больничном и без работы.

– Насколько серьезно твое решение покончить с собой?

– Очень серьезно! – едва я успеваю закончить вопрос, как следует быстрый и решительный ответ.

– Ты действительно намереваешься это сделать?

– Да, но я пока не решила когда. Не хочу травмировать маму, так что постараюсь продержаться еще несколько лет, потерпеть.

Петра смотрит в окно. Уже наступил вечер, но площадь снаружи подсвечена рождественскими гирляндами. В кафе стало тихо. Мы единственные посетители.

Она смотрит на меня печальным взглядом.

– Это сидит так глубоко – что я никчемная.

И тут она произносит с внезапным пылом:

– Я ненавижу себя. НЕНАВИЖУ СЕБЯ!

– Что именно ты в себе ненавидишь?

– Всю себя ненавижу за то, что я такая никчемная. СТРАШНАЯ, ЖИРНАЯ, БЕСПОЛЕЗНАЯ! Меня невозможно любить. Я ОТВРАТИТЕЛЬНАЯ!

Голос у нее дрожит, и она снова улыбается грустной улыбкой. Я спрашиваю, как она намеревается покончить с собой.

– Не хочу про это говорить! – И всё же, после нескольких секунд колебаний, добавляет: – Мне хотелось бы таблетки использовать или газ. Я всё время гуглю, узнаю разные варианты, чтобы больно не было. На худой конец остаются поезд или веревка. Лишь бы не больно.

Рассказывала ли она кому-то о своих планах?

– Да, кое-кто знает, что я собираюсь это сделать, но я не рассказываю, каким именно способом.

Испытывает ли она ненависть к мужчинам?

– Ну-у, я ненавижу мужчин, которые насилуют, которые считают, что имеют на это право. От такого у меня просто мозг взрывается. А так – нет.

Я спрашиваю, как Петра видит будущее.

– Пока надо терпеть, – отвечает она. – День продержаться, потом еще один и так далее. Может, удастся найти работу… или нет. Если никакой работы не будет и деньги закончатся, придется покончить с собой раньше, чем планирую. А так – дождусь, пока мама умрет. Такое вот я вижу будущее. Жалкая жизнь.

– А почему именно она жалкая? Чего тебе больше всего не хватает?

Повисает долгая пауза.

– Самое ужасное – что я совершенно уставшая и вымотанная. И еще панические атаки. Хуже этого вообще ничего нет.

– Как выглядит твой обычный день?

– Сплю до полудня, потом еще час лежу и что-то листаю в телефоне, потом встаю, завтракаю. Потом смотрю телевизор, обедаю, потом опять телевизор, потом смотрю что-нибудь в компьютере. Ложусь около полуночи. А потом еще сижу в телефоне часов до трех.

– А где именно ты сидишь в интернете?

– Aftonbladet читаю[42], листаю инстаграм и Familjeliv[43]. Потом пытаюсь заснуть. А с утра всё начинается сначала.

– Порнографию не смотришь?

– Нет!

– А с друзьями видишься?

– Нет, разве что с некоторыми поддерживаю контакт в мессенджере. Иногда по многу дней вообще не взаимодействую с живым человеком.

– То есть ты можешь провести целый день или даже неделю вообще без социальных контактов?

– Да сколько угодно. Иногда вообще по несколько дней не выхожу из дома. Только за едой, если закончилась.

Она смотрит прямо на меня и решительно произносит:

– Знаешь, каждое утро, когда я просыпаюсь, я испытываю такое разочарование, что все еще жива, и думаю: о нет, только не это, снова утро, еще один бессмысленный день. Ты меня сейчас видишь не в моем обычном состоянии, когда я сижу дома без макияжа и рыдаю. Каждый вечер плачу, так мне одиноко. А то, что ты видишь, – это только фасад.

Мы поднимаемся и выходим в холодную гётеборгскую ночь. Я благодарю Петру за то, что она согласилась на интервью. По пути к вокзалу вижу, что бар в отеле Eggers забит счастливыми людьми, которые решили сделать паузу в рождественском шопинге или просто пересечься с друзьями. Я думаю о Петре, которая идет домой, чтобы провести очередной одинокий вечер перед экраном компьютера. Встреча со мной, вероятно, единственный ее контакт с другим человеком до конца недели – одинокий жребий, который она делит с сотнями тысяч других жителей Швеции.

Внезапно в сознании возникает цитата, которую я где-то прочел: «Быть одному – ад. Иметь возможность побыть одному – рай».

23. В горе и в радости

В 2020‑м в Швеции развелись 25 619 супружеских пар – на 212 больше, чем в предыдущем году.52 Статистика показывает, что с каждым годом число разводов растет[44]. Чаще всего они происходят после четырех-пяти лет брака. В моем случае прошло девять.

Думаю, основной причиной разрыва стали моя незрелость и отсутствие жизненного опыта – хотя были, конечно, и другие факторы. Развод означал для меня поражение, и, боюсь, это чувство никогда не исчезнет до конца. Я ощущал себя неудачником, который всё испортил, но больше всего переживал за сына. Как он воспримет новость, что мы с его мамой больше не будем жить вместе, что он лишится той стабильности и защищенности, на которые имеет право каждый ребенок? Я очень за него боялся и уже тогда понимал, насколько важно для ребенка продолжать общаться с обоими родителями. Я знал также, что дети, которые растут в неполных семьях, чаще испытывают тревогу, страх и чувство брошенности, у них выше риск депрессий и низкой самооценки. Если такое случится с моим сыном, во всем буду виноват я. Мысль о том, что я не буду существовать для него, что мое место займет другой человек, наполняла меня ужасом. Я ценил свою роль отца, и просто подумать о том, что теперь, возможно, неделями не буду видеть своего ребенка, было невыносимо больно.

После развода моя жизнь радикально изменилась. Теперь я был папой лишь каждую вторую неделю – и ненавидел это расписание всей душой. Я не хотел принадлежать к категории родителей, которые проводят со своими детьми половину времени. Чувствовал себя шаблонным персонажем из плохого фильма: разведенный папа, каких иногда можно встретить в воскресенье в кафе со своими детьми. Они сидят, едят поздний завтрак – и всем за километр видно, что папа именно разведенный. Слишком часто он улыбается детям, слишком озабочен тем, чтобы им было хорошо, и во всем его поведении ощущается нечто тревожное и пугливое – выглядит он как человек, мучимый угрызениями совести. Я не хотел быть одним из тех, кому не удалось сохранить семью, не