Роден - Бернар Шампиньоль

Вскоре молодой Рильке, очень чувствительный и деликатный, стал страдать от жизни рядом с этим гигантом, авторитарным и непоследовательным. Но он терпел все выходки великого скульптора, считая, что следует прощать ему человеческие слабости, так как они — обратная сторона его гениальности. Но однажды Роден без всякого предупреждения выгнал его. Потрясенный Рильке написал мэтру взволнованное письмо, полное смирения: «…Вы выставили меня, словно проворовавшегося слугу, совершенно неожиданно, из своего маленького дома, где прежде Вы сами дружески предложили мне пожить… Но я Вас понимаю. Я понимаю, что Вы как истинный великий художник должны немедленно устранять всё то, что, как Вам кажется, мешает Вашему творчеству… Я Вас больше не увижу. Но, как и для апостолов, оставшихся опечаленными и одинокими, для меня начинается жизнь, которая будет вдохновляться Вашим высоким примером и находить в Вас свое утешение, свое право и свою силу».

Следующих секретарей ожидала примерно такая же участь. Мы уже упоминали о трудностях, с которыми столкнулся Шарль Морис. После него были прекрасный латинист Марио Мёнье и критик Гюстав Кокио. Хотя им был хорошо известен характер скульптора, они очень уважали и ценили его, но и тот и другой признавали, что каждодневное общение с мэтром было невыносимо. Его недостатки с возрастом только усугублялись. С другой стороны, он становился жертвой проходимцев, пользовавшихся его наивностью. Советы раздражали его, попытки высказать другое мнение были тщетными, а все замечания — бесполезными. Только женщины имели некоторое влияние на Родена. К счастью, Жюдит Кладель умела — впрочем, не без труда — заставить его слушать. И Марсель Тирель, «скромная помощница», как она сама называла себя, почти каждый день приходила на виллу Брийан с 1907 года до самой своей смерти. Несмотря на то, что они периодически ссорились, ее южный темперамент помогал ей исполнять при Родене роль «сторожевой собаки». Он явно нуждался в этом, так как всё больше и больше отстранялся от тех, кто желал ему добра, и окружал себя мошенниками, преследующими корыстные цели.

Жизнь в Медоне была простой. Это было обусловлено как вкусом самого Родена, так и его желанием удовлетворить Розу, которая не хотела отказываться от привычного для нее крестьянского уклада. Роден с удовольствием наблюдал за курами в птичнике и коровами, пасшимися рядом с виллой. По утрам, прежде чем приступить к работе, он выпивал чашку свежего молока. Он пренебрегал комфортом, и его вполне устраивал этот образ жизни. Обстановка была очень скромной, комнаты плохо отапливались. Зимой он считал вполне естественным работать, накинув широкий плащ и надев берет. Но его коллекция произведений искусства постоянно пополнялась.

Казалось, Роден вел здесь тихое размеренное существование, наслаждаясь окружающей природой. Он испытывал несказанную радость, рассматривая деревья в спускающихся сумерках или Сену, огибающую основание холма… Но воспоминания о Камилле не покидали его и превращались в настоящую пытку. Роден знал, что она жила затворницей в своей двухкомнатной квартире на первом этаже дома на набережной Бурбон. В комнате не было ничего, кроме кровати, нескольких стульев и гипсовых скульптур. Понимая, что она испытывает нужду, но из гордости не позволяет себе в этом признаться, Роден пытался как-то поддержать ее. Он направлял к ней друзей, пытавшихся тактично передать ей, что Роден хотел бы оказать ей материальную помощь. Но одна мысль о том, что Роден мог бы сделать ей подарок, приводила неукротимую молодую женщину в такую ярость, что она изрыгала самые оскорбительные обвинения в его адрес и в бешенстве выпроваживала визитеров, приказывая им никогда больше не переступать порог ее дома. Камилла была одержима навязчивыми воспоминаниями о том, кто, по ее мнению, старался причинить ей страдания. Она испытывала по отношению к нему страх и одновременно непреодолимое влечение, и это заставляло ее терзаться еще больше. Порой она бродила вокруг виллы в Медоне, а вечером, закутавшись в меховое манто, поджидала возвращавшегося Родена. А Роза, в свою очередь, возможно, опасаясь за жизнь Родена, старалась обнаружить соперницу в кустах, а если находила, то, по свидетельству Жюдит Кладель, обрушивалась на нее с бранью.

После этой страстной любовной истории с трагическим концом в жизни Родена появилась другая женщина. Полная противоположность Камиллы, она была столь же тщеславна, сколь и глупа. Но она сумела настолько подчинить Родена своему пагубному влиянию, что он часто выглядел нелепо.

Роден познакомился с маркизом де Шуазелем, владельцем замка в Бретани. Как-то маркиз пригласил скульптора посетить его замок. Там он представил ему свою жену-американку, так и не избавившуюся от ярко выраженного акцента. Как ей удалось, используя самые вульгарные методы обольщения, жеманство и лесть, настолько сблизиться с Роденом?

Его друзья с удивлением всё чаще и чаще видели их рядом. Она разглагольствовала в его мастерской, когда он принимал гостей. Присутствующие бывали озадачены ее бахвальством и экстравагантными нарядами.

Вероятно, в молодости она была привлекательна, но теперь пыталась компенсировать увядание слишком яркими румянами. В то время когда даже использование рисовой пудры было принято лишь среди женщин легкого поведения, этот вызывающий макияж выглядел не просто «эксцентрично», а провокационно. Благодаря мужу-маркизу она стала теперь герцогиней, вошла в высшее парижское общество и поддерживала особенно тесные связи с наиболее известными представителями американской диаспоры.

Когда Роден повстречал ту, которая охотно стала называть себя его «музой», о его любовных увлечениях ходили легенды. В любой момент можно было встретить рядом со скульптором в мастерской или в другом месте женщин различного возраста, чаще всего иностранок, которых он представлял всегда одинаково — «моя ученица». Эти «ученицы» часто менялись. Любая женщина, не обязательно красивая, возбуждала в нем желание овладеть ею (по словам его секретаря Мориса, «у него начинался гон»). Натурщицы, которых он нанимал, знали, кому они будут позировать. Что касается знатных дам, над бюстами которых он работал, то им тоже была известна его репутация. Но подобный риск не пугал их. Роден обладал необычайной способностью соблазнять. Несмотря на его похотливое поведение в последние годы, даже в наиболее сомнительных ситуациях он сохранял некую деликатную почтительность. Прежде такой сдержанный, в конце жизни он стал считать, что не сделать женщине предложение вступить с ним в близость было бы хамством. Однажды, оказавшись один на один с дамой из высшего света и не желая заходить слишком далеко, Роден счел необходимым объяснить свою «оплошность» извиняющимся тоном: «Мой врач мне запретил…»

В эти годы выражение лица Родена изменилось. Тот, кого писатели называли Паном, теперь стал похож на чувственного фавна, и в его взгляде часто появлялся игривый блеск.

Известный карикатурист Сэм, который забавлял весь Париж, давая меткие прозвища известным людям, назвал свою карикатуру на Родена «Священный козел». Это прозвище очень быстро разошлось по Парижу.

Мадам Бурдель рассказывала, что как-то она, тогда двадцатилетняя, находясь в обществе подруг, увидела Родена, выходившего, тяжело шагая, из дома Бурделя. Заметив молодых девушек, смотрящих на него, он мгновенно среагировал: подтянулся, приосанился и удалился, ступая на носочках. Она не могла вспоминать об этом преображении без смеха.