Саблями крещенные - Богдан Сушинский

— Дом мой они подожгли, а меня почему-то не убили, — вновь улыбнулась Подольская Фурия. — И даже не захотели ласкать. Только платье порвали. Может, потому не захотели, что я не вырывалась?

— Это сделали поляки?

— Они всегда так делают.

— Один из тех, кого они повесили, сегодня утром должен был убить меня?

— Вон тот, что ближе к стволу дерева. Когда ты сбежал, он вначале избил меня, а потом начал ласкать. Хотя я просила не делать этого. Он давно приходил ко мне, чтобы убивать. Я просила не ласкать меня, потому что не хотела, чтобы его тоже убили.

— Может, так оно в действительности все и происходит, — почувствовал Шевалье, как по спине его пробежала липкая муравьиная дрожь предрассудного страха, — кто овладевает тобой, тот достается смерти?

— Только ей, смерти, и достается, — охотно подтвердила Подольская Фурия, все так же доверчиво и смиренно заглядывая в глаза своему единственному и последнему утешителю. — Вместо того, чтобы доставаться мне. Посмотри, — указала рукой на повешенных, — обычно такой вот смерти они и достаются. Сегодня ты тоже останешься со мной?

— Чтобы завтра утром оказаться повешенным или зарубленным саблей? Тебе очень хочется этого?

— Этого хочется тебе, — слишком рассудительно для безумной и слишком безумно, чтобы показаться рассудительной, изрекла Подольская Фурия. — Ведь ты очень хочешь побыть со мной еще одну ночь.

— Как на исповеди признаюсь: хочется.

— Значит, ты останешься?

— Полк уходит. Возможно, меня уже разыскивают. В эту ночь тебе придется греться здесь одной. Может, ты и права: это будет самая теплая ночь в твоей жизни. Просто я не способен охватить всю глубину твоей сумасбродной мысли.

Ветер постепенно менял направление, сбивая пламя в их сторону. Вместе с клубами дыма на головы отрекшихся от мира сего влюбленных оседал серый теплый пепел.

— Не смогу я остаться с тобой, безумная, не смогу. Но ведь и оставить тебя здесь тоже не осмелюсь. Не по-людски это — оставлять тебя здесь, у пепелища нашей погибельной ночи.

Услышав позади себя голоса, Шевалье оторвал ладони от лица Христины и оглянулся. У ворот стояли трое конных драгунов. В одном из них странствующий летописец узнал рядового Пьёнтека, приставленного к нему в виде денщика и адъютанта.

— Какое счастье, что мы нашли вас, господин майор! — возрадовался он. Причем радость эта была совершенно искренней.

За время их похода в Южную Подолию этот розовощекий, как перезревшее яблоко, двадцатилетний мазовчанин успел привязаться к нему, словно к щедрому покровителю. Тем более что, находясь при иностранце, он как-то сразу же возвысился в глазах своих однополчан. Не говоря уже о том, что его новый статус позволял Пьёнтеку избегать многих повинностей, которых не смели избегать все остальные солдаты.

— Мы-то думали, что вас уже нет в живых. Полковник приказал разыскать живого или мертвого.

— И даже задержал полк, — добавил возглавлявший эту группу сержант. — Он разослал во все концы села шесть разъездов.

— Кто же вам подсказал, где меня найти? Конюший господина Зульского Орест?

— Не знаем, кто это такой, — непонимающе переглянулись драгуны.

— Старушки проходили, они видели вас, — объяснил Пьёнтек.

— Что ж, нашли, значит, нашли, — рассеянно развел руками Шевалье, обращаясь при этом к Подольской Фурии.

Он уже и сам ждал удобного момента, чтобы оставить ее, нужен был только повод. И вот он появился в лице этих троих поляков. Где-то в глубинах души Пьер и впрямь не желал расставаться с этой странной женщиной, однако теперь у него появилось оправдание: вон, его уже разыскивают, за ним приехали. Пьёнтек даже предусмотрительно прихватил свободного коня.

Чтобы не затягивать сцену прощания, странствующий летописец решительно направился к воротам, но вдруг обратил внимание, что все трое драгунов брезгливо смотрят на повешенных.

— Вот именно, займитесь ими, — властно приказал он, вспомнив, что является офицером. Снимите и… — Шевалье осмотрелся. Куда их девать? Рыть могилу? Но где? И потом — время. — И предайте огню, — наконец нашелся он.

Драгуны мигом подъехали к груше, не сходя с седел, срезали обоих повешенных и, ухватив за веревки, потащили к догорающей хате.

— Слушай, Христина, — пошел вслед за ними Шевалье. — Да ведь этот, второй, кажется, и есть тот самый Орест, конюший господина Зульского? Я прав, Пьёнтек?

— Извините, господин майор, я не был знаком с конюшим подстаросты.

— Мы тоже не знали его, — пожали плечами остальные драгуны, задержав тело Ореста возле все еще сидевшей на земле Подольской Фурии.

— Так все-таки, это Орест или не Орест? — вновь присмотрелся к посиневшему, со вздувшимися венами лицу казненного.

— Когда вы убежали, он вначале избил меня, а потом, как всегда, не сдержался и тоже принялся ласкать, — наконец, поднялась с земли Христина.

— Постой, так это он должен был убить меня?! Почему ты молчишь? Отвечай: он или тот, второй?

— Этого, второго, они подвесили уже полумертвого. Обоих схватили у меня в доме. Убегая, ты ранил его в саду. Я пыталась спасти. Убить тебя должен был Орест.

— Получается, что он приводил и он же убивал?! Да что ж тут у вас, целая шайка душителей?! Новоявленная секта ассасинов [17], что ли? Я-то считал, что этот гробокопатель всего лишь поставлял тебе «любовников смерти», а доводил их до адских оргий кто-то другой.

— Так его уже можно сжигать? — нетерпеливо спросил Пьёнтек. — Орест или не Орест, не все ли равно? А вас там ждут. Если полк уйдет, нас перевешают на этой же груше.

— В огонь его! — скомандовал Шевалье. — Жаль, что не представилась возможность швырнуть его туда живым.

— Если бы он не ласкал меня, он еще жил бы, — шла за телом Ореста, которое волокли по земле, Подольская Фурия. — Но он тоже хотел любить меня. Зачем ему это понадобилось? Почему все мужчины в этом крае хотят любить именно меня?

— Ты права, Христина, — мрачно согласился Шевалье, задержав женщину уже тогда, когда она чуть было не ступила в огонь вслед за Орестом. Обхватил ее за плечи и повел к воротам. — Ты права… Если бы мы не ласкали женщин, мир был бы совершенно иным. Войн вообще не происходило бы, а мужчины умирали бы своей смертью. Но в том-то и дело, что каждый из нас хочет ласкать тебя и тебе подобных. Так уж мы устроены.

К забору вновь подошли две старушки с посошками в руках. Шевалье узнал их, это были те самые, которые уже наведывались к Подольской Фурии и которые выдали его пристанище Пьёнтеку.