Откровения романтика-эротомана - Максим Якубовски

Я поправлялся после серьезного приступа желудочного гриппа, этот вирус свалил меня почти на неделю, я сильно похудел, потерял энергию и аппетит. Не то чтобы я использовал свою болезнь в оправдание того, что не предоставил рассказ об «эротическом фрукте», который я давным-давно обещал своему американскому издателю. Короче говоря, во время болезни я мог только слушать музыку, не вспоминая ни о книгах, ни о работе и не концентрируясь ни на чем. Я читал популярные развлекательные журналы и чувствовал тошноту при одной мысли о еде.

Скорбный голос Тома Верлена — это его искусственно выработанный стиль. Его может различить даже такой фанат меланхолических ноток у Леонарда Коэна и других певцов, как я. Но его игра на гитаре — нечто другое. И прослушивание песни, с которой начинался трибьют, вернуло меня к жизни. Такова сила музыки. Простой запинающийся вокал с кристальными звуками, медленные гитарные арпеджио, взятые с такой скупой красотой, что я просто не могу описать. Но эта музыка вибрировала в моих все еще корчащихся от боли внутренностях и каким-то образом возрождала надежду, что однажды в своем рассказе или в будущей книге я достигну такой же красоты, такой божественной красоты. Гитара Верлена, голос Карлы Торгесон или» Уокэбаутс», а иногда Спрингстин в своем самом скорбном обличье. О да, в этом мире существует искупление. Блаженство.

Но, я боюсь, хватит историй про запретный плод.

Когда я получил комиссионные, у меня была смутная идея, но почему-то вся работа застопорилась. Хотя разве не я согласился с Сарой, когда она в первый раз высказала предположение, что в действительности я не слишком хорошо пишу на заданные темы. Я и изучил несколько книг о своем писательском типе. Все ерунда. О, мне прекрасно известна истинная причина. С одной стороны, я не слишком дисциплинирован, с другой, если быть абсолютно честным, у меня недостаточно воображения. Уже долгие годы я пишу о себе самом, под разными обликами, костюмами, воплощениями, альтер эго, используя различные уловки, сквозь призму которых, я убежден, слишком многие видят истину. И когда я закончил свой последний роман, я мягко врал, отвечая на вопросы интервью, что это было фактически моей маленькой автобиографией. Хотя на самом деле это могло быть чем угодно, но — разве пост-модернизм и мета-выдумки — не чудесные алиби? После этого я твердо решил, что с эрой полувранья покончено и что моя следующая книга будет трудом тотального воображения. Кроме того, что касалось моей двуличной жизни и стольких лет непрерывного риска, то я полагал, что, несомненно, в один прекрасный день моя жена и остальные научатся читать между строк и поймут, что не бывает дыма без огня.

Решив изменить свои ужасные псевдооткровенческие привычки, я сразу представил написанное огромными буквами название новой книги, которую я вручаю издателю, и вот она уже стоит в его издательском плане, а у меня все еще нет ни малейшей идеи, о чем будет этот роман (но, конечно же, он будет отличаться ото всех предыдущих книг, должен отличаться). И я сидел, парализованный, неспособный написать первую строчку. Я надеялся, что если напишу маленький рассказ, это развеет меня и снимет ступор. Я действительно написал рассказик. Но фрукт? Я такой же, как и всегда, неоригинальный и просто не могу упасть до явного уровня бананов и огурцов, правда? Хотя уверен, что большинство других потенциальных соавторов будут писать именно об этом (и, без сомнения, в вопросе запретного плода с восхищением переступят внутреннюю грань своей пошлости). Понимаешь, только один-единственный раз я использовал этот фрукт в сексуальном контексте. И, черт побери, теперь я с неохотой рассказываю ту историю. В своих книгах я уже предал стольких женщин, с которыми спал, с которыми занимался сексом, которых я трахал, использовал, ебал — какую терминологию ни предпочесть, — и теперь понимаю, что еще одна ошибка не сделает разницы. Но что-то внутри меня хочет перевернуть эту страницу. Так что вот, переворачиваю.

Прочитав рассказы, в которых фигурировала она сама, К. прислала мне печальное сообщение, обвинив в том, что я описал ее. Ее безукоризненное белое тело, ее лицо, ее пизду, ее слегка неровные торчащие зубы, ее разбивающую сердце улыбку. Она считала, что я описал ее, как кусок мяса. Это было шоком. Все, что я пытался сделать — так это вспомнить ее чистую красоту, показать истинную правду моей любви к ней, и черт с ним, что это было супружеской изменой… (И, может быть, думал я, магическим образом мне удастся преобразить свои чувства в слова и заставить ее вернуться, ведь тогда я не знал, что произвольный порядок букв алфавита не властен над чувствами.)

Я должен был усвоить урок еще тогда.

Но разве я когда-либо говорил, что мудр? Иногда я даже думаю, что чем старше становлюсь, тем больше глупею.

Я создан для риска, для других женщин, для секса. Они существуют всегда, верно? Просто, конечно, иногда они вне пределов досягаемости. Но порой я нахожу остроумный ответ, корчу кривую улыбку и с головой ныряю в очередную интрижку. Иногда ночами я прихожу к логическому выводу, что мое новое увлечение — та, которую я действительно ищу. Но в моей жизни ослепительной звездой была К. И я вновь и вновь обманываю себя. Все они так сильно от нее отличались. Темноволосые, каштановые брюнетки, пепельные блондинки, какой угодно цвет волос, но не ее. Каждая форма и вкус другие, не ее. Может, я даже не вспомню имени каждой женщины, с которой я побывал с тех пор, но я помню все номера отелей и помню механику, балет секса, стоны, страхи, вздохи и задержанное дыхание. И… о, эти глаза, которыми она, кончая, смотрит сквозь тебя, а твой член все еще в ней, или же твой язык или зубы прикасаются к драгоценному бриллианту ее клитора…

Нью-Йорк: «Альгонквин», «Ирокез», «Гершвин», отели «Вашингтон сквер». Париж: «Сент Томас Д» Аквин», «Берсоли», «Де Лодеон», «Де Эколь». Сете: «Гранд Отель». Нью Орлеан: «Бургунди», «Санкт Пьер», «Шератон». Сиэтл: «Стуффи», «Инн он Пайк». Сан-Диего: «Хендлери». Амстердам: «Краснапольский», «Сингел». Лос-Анджелес: отель «Фигероа», «Пасадена Хилтон». Чикаго: «Хилтон Тауэрc», «Дрейк», «Инн он Грант Парк». Список продолжается. Я завещаю его своим юристам, которые займутся расторжением моего брака.

Я был серийным любовником. По привычке и по убеждению. Я виновен до последнего пункта. Иногда я даже вляпывался сразу в несколько интрижек. Но каким-то образом в моменты страсти никогда не путал имен, никогда не сбивался с маршрута. Даже теперь, когда мои прерывистые дистанционные отношения с художницей-графиком, живущей в Праге, набирают новые обороты, когда мы наконец дошли до неслыханного уровня близости (у нас с ней не было комнат отеля, я фактически проводил ночи в ее домашней постели, в ее квартире, где также жил ее сын-подросток — его комната находилась в конце коридора), я все еще полон надежд раздуть тлеющие угли великого секса, того секса, которым я занимался с А. (которая, наоборот, пришла в дикое возбуждение, когда я описал ее в своей книге, хотя ее бывший приятель также этого не одобрил… но он был дурак, потому что позволил ей изменить). Я даже странно флиртую с Дж. Р., которая работает в маркетинге, буквально в двух шагах от моего офиса, и вижу ее милую улыбку и сияющие глаза. Или, может, я неправильно воспринимаю ее вибрации. Почему-то я всегда готов поддаться этим намекам, и мои глаза вечно в поиске мириадов перспектив, а мысленно я плету абсурдные, но такие приятные сети соблазнения. Пусть даже теперь мое тело вряд ли способно кого-то удовлетворить (оно ослаблено болезнью, я все утро валялся в постели, мой пенис никогда не был настолько сморщенным…).