Не будите спящую принцессу - Наталья Резанова

Ласкавый промолчал, что можно было счесть знаком согласия, и мы продолжили путь, пока не пришлось стать на ночевку.

Ласкавый, в отличие от большинства дорожных попутчиков, с коими сталкивала меня жизнь, вел себя вполне прилично. На усталость не жаловался, жрать-пить не просил, сторожить по очереди соглашался беспрекословно. Но утром все же попытался взбрыкнуть.

— Нет, не поеду я с тобой! Нужна ты мне как мертвой собаке кость! Да я тебя сдам первому встречному и улечу, как вольный сокол!

— И как ты работал в Управе Охраны при такой наивности, ума не приложу. Ордер на арест был на тебя выписан, не на меня. Мои-то документы сгорели, и официально меня не существует. А вот на тебя наверняка в других инстанциях дело заведено. Так что ты — скорее мертвая собака, чем вольный сокол.

Ласкавый сник.

— Какую игру ты мне испортила! Можно сказать, Большую Игру! Сложную многоходовую операцию с тщательно продуманной вербовкой и засылкой тебя в Поволчье в качестве агента влияния...

— А чем ты можешь доказать, что визит твоего коллеги Зализняка не был в действительности началом сложной многоходовой игры с твоим внедрением в Суверенный Оркостан в качестве двойного агента?

— Да ничем, — пробормотал Ласкавый, но в глазах его заиграл огонек. Похоже, такая перспектива несколько его взбодрила.

— Но вообще-то, если ты не хочешь, чтоб тебя повязал первый же разъезд, неплохо бы тебе сменить внешность.

— О, это просто. Не успеешь кулеш доесть...

Я думала, он хвастается. Ничуть не бывала. Ласкавый вывернул свой бархатный жупан полосатой подкладкой наружу, аккуратно разделил пополам кушак. Одной половиной опоясался, а другую навертел на голову. Висячие усы тщательно закрутил кончиками вверх. И если б у меня имелся кулеш, которым можно было бы подкрепиться, то к концу поедания появился типичнейший молодой купец с Ближнедальнего Востока.

— Недурственно!

— А то! — самодовольно сказал он. — Высший балл на курсах маскировки и трансформации. Кстати, во что тебя рядить будем?

— Меня во что ни ряди — не изменишь.

— Ну, хоть имя какое-нибудь приличное придумай. На местный манер. А то: «Е-те-лин-да»...Убил бы!

— А что у вас считается приличным именем?

— Ну, Гапка, Хивря, Прися...

— О! Меня когда-то так уже называли. Или почти так же. Пусть будет «Присси».

Придя к взаимопониманию, мы засобирались в дальнейший путь. Правда, когда тронулись с места, Ласкавый опять попытался проявить самостоятельность.

— А может, лучше в Поволчье поедем? Дикая, конечно, страна, но роднее как-то.

— Это тебе она роднее, а мне — весь мир чужбина.

— Но туда ближе.

— Ближе. Но нам туда не надо. И учти — если ты вздумаешь, пользуясь моим незнанием местности, меня запутать, то прими к сведению. В Суржике я впервые, но и в Поволчье, и в Заволчье бывала, и эти края от Оркостана всяко отличу.

Так началось наше странствование по направлению к Оркостану. Поначалу, чтоб запастись кой-каким продовольствием, заехали в село. Ласкавый выдавал себя за басурманского купца очень правдоподобно — нас чуть было не подняли на вилы. Но вид моего кошелька заставил селян смягчиться, несмотря на то, что я говорила по-поволчански. У Ласкавого денег не было, и это послужило еще одной причиной, по которой он не стал искать собственных путей к спасению.

Но вскоре стало ясно, что в ближайшие дни деньги нам не понадобятся. Чтобы не попасться гетьманским разъездам, мы свернули в сторону от дорог, и живописные суржикские села остались позади. Вокруг была степь, издавна служившая предметом территориальных споров между Великим Суржиком и Суверенным Оркостаном. Об этом свидетельствовали выступавшие из ковыля фигуры Гранитных Дедушек. Каждая из сторон утверждала, что эти древние каменные статуи изображают их благородных предков. Поэтому, когда степью владели суржики, плечи Гранитных Дедушек украшали головы с более-менее суржикскими чертами лица и в национальных головных уборах. Когда же степи захватывали орки, они первым делом отбивали у статуй головы, и сажали на плечи другие — с узкими оркскими глазами и в малахаях. Таскать туда-сюда каменные головы было тяжело и неудобно, и зачастую, сбросив головы, пробники оставляли их рядом со статуями на земле до следующего изменения военно-политической обстановки. Но затем, узнав о таком халатном отношении к головам предков, тогдашние Гетьман и Бабай одноименно приказали — головы противника дробить в щебень, а кто этим пренебрежет — лишится собственной головы. Кончилось тем, что от свистопляски с головами все устали и оставили Гранитных Дедушек стоять так, как сейчас — безголовыми.

Эту историю я, разумеется, прежде не знала, и поведал мне ее Ласкавый. Он вообще был словоохотлив. Но оставалось впечатление, будто есаул что-то скрывает, о чем-то умалчивает... Учитывая его профессию и нынешнюю жизненную ситуацию, это было вполне естественно, и я не испытывала к нему никаких враждебных чувств.

Поскольку стрелковое оружие было только у меня, а саблей много дичи не набьешь, пришлось взять на себя ответственность за снабжение нашей экспедиции провиантом. Но зато я категорически отказалась готовить. У меня было подозрение, что Ласкавый умеет это делать лучше меня. И подозрение оправдалось. В отличие от моего бывшего мужа он вовсе не считал, что приготовление пищи — сугубо женское занятие.

Вспоминать брошенного мужа было не очень приятно, и на привалах, пока Ласкавый разделывал подбитую мной птицу, я старалась отгонять эти мысли прочь, раздумывая, не связан ли культ Гранитных Дедушек с суеверным страхом суржиков перед Каменным Хозяином. Ласкавого спрашивать я не стала. Я уже слышала от него, что его управа к магическим методам воздействия не прибегает, «потому что от колдовства больше вреда, чем пользы». Может, он и не лгал. Насколько я могла заметить, суржики к колдовству и магии относились сугубо отрицательно. Но никому из них не пришло бы в голову заявить, будто магия здесь не действует, а в Суржике не живут колдуны и ведьмы. Спросила я Ласкавого о другом.

— Скажи, а почему Зализняк назвал мои документы «филькиной грамотой»?

— Это был в древности певец — то ли поволчанский, то ли бухано-трескавский, славный своей лживостью. Звали его Филя...

— Филя, а дальше как?

— Никак. Просто Филя. И он, когда в какой-нибудь город приезжал, всем под нос совал всякие грамотки, будто бы они о том, что император Перворимский его своим послом назначил, и все должны перед ним на пузе простираться и солнцем своим называть. А потом нашелся человек, который разбирал по-имперски, и прочел, что грамотки те — счета из харчевен, откуда Филю выставили за неуплату.

— И чем дело кончилось?

— Не помню. То ли улицы заставили Филю мести вместе с голью кабацкою, то ли выдали имперцам по статье «об оскорблении императорского величия»...

— Угу... То есть Зализняк хотел сказать, что мои документы — поддельные.