Кит на пляже - Винко Мёдерндорфер

– А это как – когда тебе промывают желудок? – выпаливает Милан и опять слишком поздно соображает, что не стоило бы. Алекс шваркает его по плечу, мол, замолчи уже наконец.

Матевж пытается исправить неловкую ситуацию и снова спрашивает:

– Тебе плохо?

Естественно, это ничего не исправляет.

Некоторое время мы в растерянности смотрим на Барбку и друг на друга. Вдруг Игорь склоняется к Барбке. Он поднимает руку, расставляет свои толстые короткие пальцы и кладет ладонь ей на голову. Гладит её, как только он и умеет. Медленно и, наверное, не слишком аккуратно. При этом он говорит таким приятным, успокаивающим голосом – он же много раз слышал папу:

– Жинзь прекрасна, жинзь очень прекрасна.

Мы все изумлены. Я вижу, как у Петры засверкали глаза, как она внимательно смотрит на Игоря. Алекс, Матевж и Милан тоже на него посмотрели. Игорь по-прежнему упорно возит рукой по Барбкиной голове, доходит до щеки, треплет её, снова на макушку… пока Барбка наконец не улыбается. Видя её улыбку, Игорь поднимает руку в воздух, как будто выиграл стометровку, смотрит на нас и воодушевлённо кричит:

– Весёлая! Она весёлая!

Мы засмеялись. Почти все одновременно. И Барбка тоже. Я никогда ещё не слышала, чтобы она так смеялась. Вообще никогда не слышала её смеха. Когда она хотела сказать, что ей что-нибудь кажется очень смешным, она всегда писала: «Ахахахахаа». Или рисовала смайлик –:) А если ей что-то казалось очень-очень смешным, она рисовала:))) А сейчас она смеялась с нами, по-настоящему.

* * *

Потом мы начали разговаривать. Барбка говорила и говорила. Мы болтали. Милан взял её за руку и не отпускал до конца нашего посещения. Интересно, подумала я. Очень интересно.

Мы пообещали, что в выходные снова придём. Она сказала, что на следующей неделе, скорее всего, она уже вернётся в школу; что ей надо будет ходить на беседы с психологом, но она совершенно не против, ей даже нравится. Мама тоже с ней будет ходить. Это Барбке кажется особенно приятным. Потом мы долго прощались. Обнимались. Больше всего её обнимал Игорь.

Когда мы направились к выходу, она сказала:

– Ника!

– Что?

– Можешь подождать ещё минутку, пожалуйста?

Я кивнула.

Игорь вышел из палаты вместе с Матевжем, Алексом и Петрой. Он рассказывал им про море и про штучки на ручки, которые забыл. Они кивали, хотя не понимали, что он говорит. Это очень мило с их стороны. А Милан всё никак не мог оторваться от Барбки. Он уже три раза возвращался и что-то нёс. Пообещал ей, что они вместе поведут его Йошко на прогулку, он её, в смысле Барбку, очень любит, в смысле пёс…

Наконец мы остались одни. Я села на кровать.

– Я больше не буду писать сообщений, – сказала она.

– Это мудрое решение, – сказала я. – Иногда это было уж очень по-дурацки.

– Они не помогают. Так что больше не буду.

Я не поняла, что именно она хочет сказать. Чему могут помочь сообщения? Поэтому я промолчала.

– Я думала, вы меня лучше услышите, если это будет написано. Лучше увидите. А на самом деле я оказывалась ещё более невидимой.

– Прости, – сказала я, – что не прочла твои записки. Я их стёрла, когда… – Тут я не знала, что сказать, поэтому просто призналась: – Я сбежала из дома. Ну, в смысле, хотела сбежать. Далеко, чтобы они беспокоились. Я тоже хотела, чтобы меня слышали, чтобы видели, какая я на самом деле. – Я умолкаю. Перед глазами у меня крутятся мгновения прошлой ночи. Река. Ивы. Скамейка. Игорь, который лежит на ней, гигантский, как кит на пляже…

– А потом? – спрашивает Барбка.

– Потом? – Я раздумываю. – Потом я поняла, что у меня есть брат. И что до вчерашнего дня я вообще не могла его разглядеть. Мне вдруг стало понятно, что и я не умею слушать, не умею видеть то, что вокруг. А это важно.

Мы некоторое время глядим друг на друга. Я не чувствую никакого отвращения. Ещё пару дней назад всё это вместе показалось бы мне ужасно сладким, приторным, ненатуральным. А сейчас мне хорошо. Да, хорошо. Я думаю, что нашла себе подругу. И она меня нашла. Ночь на пляже многое мне объяснила. Надо бы почаще отправляться на прогулку посреди ночи. Хотя не у всех есть брат Игорь. А это тоже существенно.

– Обещай мне одну вещь, – говорит Барбка и берёт меня за запястье. – Ты должна мне пообещать.

– Скажи что, – говорю я.

– Что в следующий раз, когда решишь сбежать из дома, ты возьмёшь меня с собой.

Я улыбаюсь.

– Возьму. Каждый раз, когда я захочу сбежать, будем сбегать вместе. Честное слово! – Пообещав это, я протягиваю Барбке руку. Когда она жмёт мне руку, я долго трясу её. Так, как всегда делает Игорь.

Когда я уже у двери, она снова меня окликает:

– Ника!

Я оборачиваюсь.

– Классный у тебя брат.

– В любой момент можешь его взять напрокат.

На обратном пути Петра сказала, что Игорь может поехать с ними и с папой. Игорь обрадовался. Хотя в папином универсале было уже страшно тесно, они туда втиснулись. С одной стороны сидели Алекс и Петра, с другой – Матевж, и Игорь там же. На переднем сиденье сидел Милан, развернувшись через подголовник в их сторону. Он не хотел пропустить ни одного слова из того, что бормотал Игорь. Папа мне сказал, что Милан был очень воодушевлён и сказал: «Да он не такой уж придурок!» Потом ему стало жутко неловко, и он всё время оправдывался: «Я не в смысле придурок, я имел в виду псих… нет, нет, нет, не псих». Всё, что он говорил, оказывалось ещё хуже.

Я уверена, что речь Игоря они понимали так себе, и всё, что он говорил, казалось им интересным. Если Игорь чувствует, что на него обращают внимание, он говорит не переставая, смеётся, ржёт: «Я на море… Ника со мной… А потом штучки на ручки… я знаю, это очень-очень важно… но я забыл штучки на ручки… дома забыл. Поэтому я и Ника, мы не плавали». И так далее, и так далее.

Я думаю, что Игорь окончательно завоевал сердце Петры, когда показал на Алекса и сказал:

– Ты его девочка. Этого мальчика. Алекс, да-да-да. Его девочка, да-да. Кока-кола – это супер, это очень хорошо…

С этой минуты Петра стала фанаткой Игоря. И моей подругой. Не такой, как Барбка, но всё-таки…

Я не знаю точно, что моим одноклассникам так понравилось в Игоре, но скорее всего – его непосредственность. Игорь очень точно чувствует, что чувствуют люди. Он чувствует грусть, а веселье – тем более. Он любит жизнь. И всё говорит прямо, без сомнений. А это может быть «кому-то неприятно, но правильно», как часто говорит папа.

* * *