Зеркало воды - Софья Ролдугина

– А ты… помнишь?

Сперва я не понял. Затем проследил за его взглядом. В мутноватой реке дрогнул, пуская вокруг себя концентрические круги, ярко блеснул поплавок.

Тот самый. Из бальзы, импортный, японский. Отлично сохранился.

Его, вместе с пригоршней других снастей, я выписал к первомайским праздникам, по специальному каталогу, истратив значительную часть своей тогдашней стипендии. Отправил старику по почте. Тот ответствовал вежливой благодарностью, к письму приложив славную безделушку из белого металла – запонку, а может фибулу, в национальном вкусе Глубоководных. Безделушка эта вскоре потерялась при очередном моем переезде – с одной съемной квартиры на другую. Тогда я вовсю пытался избавиться от родительской опеки, а денег катастрофически не хватало.

Стало быть, и впрямь понравился ему поплавок… Стало быть, Старик Тритон не забыл меня.

Глупо было рассчитывать на объятия и энергичные похлопывания по спине – все это было не в характере его народа. Но я отчего-то расчувствовался. Сам вид старика – оцепенелый, сонный и неизменный, несмотря на все прошедшие годы. И руины позаброшенного симхоза… Поскрипывание сосен, жужжание последних осенних комаров – все это растревожило меня. Я не знал, что сказать.

А потому сказал то, что занимало все мои теперешние мысли:

– Беда, дедушка Тритон… Ульяна пропала.

Он вновь посмотрел на меня. Глаза его были пусты и безучастны, как всегда.

Интуиция меня не подвела!

Ульяна оказалась куда более внимательной к старику, чем я. Может, потому что была женщиной. Может – в отличие от меня – так и не повзрослела? Не захотела взрослеть. Я ограничился парой открыток и набором рыболовных снастей. Она же посылала Тритону открытки из каждой своей новой поездки. Отец ее, до недавнего времени, был «невыездной», и тень мрачных тайн, доверенных ему государством, отчасти падала и на дочку. Выезд за границу ей был заказан. До недавнего времени.

По Союзу она успела поколесить уже на момент нашего знакомства: страстная путешественница, завзятая туристка, судя по коллекции открыток, имевшейся у старика – она продолжала странствовать. От Таллинна до Ташкента, от Коктебеля до Мурманска – и когда только успела?!

Верхняя карточка в пачке, которую вручил мне Тритон, изрядно отличалась от остальных.

Строгие вертикали готического шрифта, строгие вертикали древних крепостных стен и выглядывающего из-за них (строжайшего) готического шпиля; штамп с раскинувшей крылья хищной птицей, сжимающий в лапах обрамленный венком солнцеворот…

Город Верденбрюк, Нижняя Саксония, Великогерманский рейх.

Отправлено – полторы недели назад.

И каким же ветром тебя туда занесло?!

Все, что заботило меня теперь – заполучить у Кожухова командировочные и официальное прикрытие, не вдаваясь в подробности, как именно мне удалось выйти на след. В конце концов, у нас есть право не выдавать свои источники. Шеф на моем месте наверняка поступил бы так же.

Крамер начинал день с кофе, изрядно разбавленного киршем, заканчивал – шнапсом, слегка разбавленным пивом. Стуча клавишами архаического «ундервуда», воплощал на желтоватой канцелярской бумаге проникновенную любовную лирику, которую без успеха рассылал по локальным издательствам. В теперешние годы в рейхе любовная лирика была не в чести. Арийцы погрязли в волнах западного «палпа» и «хардбойледа». Крамер получал отказ за отказом.

Окна его квартирки выходили на прореженный осенью садик. В прорехах ржавой листвы виднелись надгробия и кресты. Этажом ниже квартировала производившая их мастерская.

Работал Крамер в специальной лечебнице для душевнобольных, под патронажем Рейхсминистерства науки, воспитания и народного образования. Сюда со всей Германии стекались самые сложные случаи психозов и нервных расстройств, связанных с Мифами.

Товарищ Кожухов непременно подчеркнул бы, глядя поверх очков: «местечко как раз для тебя, Свиридов».

С таким видом из окна и такой работой, неудивительно, что Крамер постоянно искал случая убежать – то на дно бутылки, то в свои сентиментально-лирические литературные опыты.

Убежать «всерьез» у него бы все равно не вышло.

МГБ заслало его сюда еще в те достопамятные дни, когда в рейхе еще живы были отголоски «Берлинского усомнения», а кое-где могли еще отыскаться ставшие теперь историей проповедники чистоты крови и любители приложить линейку к чужому черепу.

С тех пор утекли реки кирша, разбавленного шнапсом. Германия изменилась, мир менялся с каждым днем, а Крамера все не отзывали.

Он был рад мне: как радуется новым лицам отчаявшийся ждать спасения робинзон. Даже если новое лицо, которое он видит – черно как ночь, густо раскрашено белилами, а в ноздри его приплюснутого носа вдета косточка.

– Ты хоть понимаешь, как сильно я рискую? – с безумной радостью вопрошал Крамер, выруливая на трассу.

Он лично забрал меня из Ганноверского аэропорта, куда я прибыл на восьмимоторном «Эрихе Цанне», в 6:30 по Москве.

Та срочность, с которой шеф выправил мне билеты, командировочные и прикрытие (чудесно спасшийся от простуды селекционер, отставший от советской делегации, ее ключевой участник на ежегодной Сельскохозяйственной выставке), – напугала меня всерьез.

Мы с Крамером рисковали оба.

Наш контакт был частным и несанкционированным. Взаимоотношения МГБ и КомИнфа еще со сталинских времен были сродни отношениям гвардейцев кардинала и королевских мушкетер в романах Дюма. Вроде бы и делаем одно дело, и присяга, и одна страна на всех – но друг друга никогда не переваривали.

На мои частные отношения с Крамером это не распространялось. Ведь мы вместе бродили по мелководью Пижвы, в драных ватниках и тесных резиновых сапогах, выгребая бреднем вонючую жижу. Вместе кормили комаров и травились «солнцедаром». Это было – настоящее. Все остальное – просто политика, к черту ее.

В нарушение всяческой служебной этики и соблюдения секретности – я выложил перед ним все карты.

– Гребаный ты же свет, – сказал Крамер с легким немецким акцентом. – Вот это поворот сюжета!

Ульяну он, конечно же, не помнил. Он давным- давно потерял порядок и счет своим женщинам, куда уж там до «моих». Зато про ситуацию с Подольским был наслышан в подробностях.

– Ты в курсе, чем он занимался? – спросил Крамер, выворачивая руль.

Гнал он так, что меня вдавливало в пассажирское кресло. Двухместный спортивный болид, детище «Мерседес-Бенца», ярко-красный и ревущий, как истребитель, не очень вязался с «легендой» медика- энтузиаста, прозябающего в провинции в целях науки, воспитания и народного образования… Но Крамеру на это было плевать. Он давным-давно устал бояться.

Я кивнул:

– В общих чертах…