Владыка - Александра Лисина

Линнувиэль вытянул шею, пытаясь разглядеть криворукого неумеху, а когда заметил скорчившуюся на помосте обряженную в рванье мужскую фигуру с лютней в руках, едва не застонал: зачем же мучить инструмент? Не умеешь играть — не берись, дай место профессионалам. Вон даже Карраш не выдержал. Кстати, Шранк как-то обмолвился, что он крайне взыскателен к чужой игре, но что могло его заставить… о нет! Этот дурак еще и поет!

— К’саш! — тихо охнул Аззар. — Линнувиэль, его же сейчас прибьют!

Линнувиэль мысленно проследил траекторию движения мимикра и вздрогнул: своенравный зверь целеустремленно продвигался к импровизированному помосту, не отрывая от сидящего на перевернутом ведре музыканта горящего взора. Перворожденные вполголоса выругались и ринулись следом, надеясь предотвратить смертоубийство. Но, преодолев примерно середину пути, озадаченно замерли, потому что тоскливая, как волчий вой под луной, мелодия неожиданно оборвалась, а следом за этим в толпе появилось непонятное волнение.

Линнувиэль напрягся, но ни рыка Карраша, ни вопля укушенного музыканта не услышал — громадный мимикр замер буквально в десятке шагов от лютниста и, наклонив голову, выжидательно смотрел на развернувшееся действо. А посмотреть было на что, да и народу на помосте прибавилось: вместе со вскочившим на ноги и опасно побагровевшим музыкантом теперь там оказалось еще несколько бородачей в таких же размалеванных рубахах. И теперь они горячо спорили с кем-то третьим. Сначала в их голосах преобладало возмущение, но вскоре оно перешло в недоумение, а под конец и вовсе в искреннюю растерянность. Наконец, над площадью повисла тяжелая тишина, а потом самый старший из труппы — широкоплечий мужик с роскошной черной бородой и сломанным носом кашлянул и обернулся к выжидательно замершей толпе.

— Уважаемые жители… — Он снова закашлялся. — Уважаемые… просим прощения за эту досадную паузу, однако наш друг, которого все вы знаете под именем Золотой Дождь, категорически отказывается продолжать выступление… да, все знают, что, кроме него, никто так не умеет исполнять песни перворожденных, однако он отказывается продолжать, потому что среди вас нашелся наглец, который смеет утверждать, что сыграет не хуже.

Народ зашумел, засвистел, заулюлюкал, явно не поверив, что такое возможно, а оскорбленный до глубины души музыкант гордо поднял русую голову и продемонстрировал на удивление молодое лицо.

— Более того, — вынужденно повысил голос бородач. — Этот дерзкий мальчишка готов нам сейчас же продемонстрировать разницу! Да, именно так, вы не ослышались: он утверждает, что может доказать свои слова!

— Охотно, — раздался третий голос, и на помост проворно запрыгнула стройная фигурка в черной курточке и узких полотняных штанах, при виде которой большинство присутствующих презрительно зафыркали, а замершие поодаль эльфы тихо ругнулись.

Белка, не удостоив собравшихся у помоста горожан даже взглядом, выжидательно уставилась на покрасневшего от злости лютниста, чье выступление осмелилась так бесцеремонно прервать.

— Готов поставить полсотни золотых, что сыграю лучше вашего Дождика.

— Что?! — невольно ахнул лютнист.

— Боишься разориться, музыкант? — хищно прищурилась Гончая. — Да ты хоть раз в руках нормальную лютню держал, а? Не эту доску для забивания гвоздей, а что-нибудь поприличнее? У меня аж уши завяли от твоего визга. Не думал, что вообще выдержу подобное издевательство.

— Тихо! — нахмурился бородач, разглядывая ее из-под кустистых бровей, как что-то мелкое и неприятное. — Ты, малец, сперва докажи, что играть умеешь, а оскорблять известного барда не смей.

— Подумаешь, цаца. Был бы он настоящим бардом, взял бы пару уроков у эльфов. Ну и что, что снобы? Играть чужую мелодию на неподходящем инструменте — хуже оскорбления для песни не придумаешь. Был бы здесь кто из остроухих, уши бы ему обрезал, чтоб не зазнавался.

Лютнист сжал лютню с такой силой, что побелели костяшки.

— Так сыграй… будь добр. И так, чтобы я понял разницу, — процедил он, буравя Белку ненавидящим взглядом. — Полсотни твои, если сумеешь.

— Ты спятил?! — немедленно возмутилась остальная труппа.

— Нет. Если у него получится, еще и приплачу.

— Идет, — спокойно кивнула Гончая.

— Но если нет… — зловеще оскалился парень. — Не обессудь: выпорю так, что шкура будет клочьями слезать. Месяц сидеть не сможешь.

— Идет, — повторила она, нимало не смутившись. — Но с одним условием: вы не мешаете мне до тех пор, пока я не закончу. Никто из вас ко мне не притронется. Сами не подойдете близко, пока буду играть, и другим не позволите.

— Договорились, — прошипел лютнист и повернулся к жадно прислушивающейся толпе. — Все слышали? Пока этот… играет, никто его и пальцем не тронет! А если сбежать надумает или обдурить как…

— Да пусть играет уже, — басом отозвался кто-то из народа. — Отсель не сбежит — мигом выловим паразита. А коли помочь надо в порке, так я кнут одолжу. Пусть знает потом, как людей срамить.

Белка хмыкнула.

— Какой заботливый… гляди, чтоб с тебя самого шкуру не спустили. А то брюхо отрастил, как у бабы беременной, и туда же — жизни учить. Видно, в тебе только и отваги, что с пацанами воевать да кошек шугать на заборе. Вояка!

Она сделала вид, что не заметила побагровевшего толстяка из второго ряда, легким шагом подошла к краю помоста и бесстрашно уселась, свесив ноги. В толпе кто-то хохотнул в предвкушении забавы, кто-то укоризненно покачал головой, кто-то возмущенно заворчал, а у кого-то сам собой исторгнулся печальный вздох — попадет мальчишка под раздачу. Сладкоголосый бард не зря считался лучшим музыкантом этих мест. Бывало, даже в столицу приглашали, а тут — какой-то стервец надумал усомниться в его таланте.

Линнувиэль покачал головой и, накинув капюшон, принялся протискиваться дальше, чтобы успеть к развязке. Аззар ужом ввинтился следом, стараясь не слишком толкаться, чтобы окружающие раньше времени не поняли, кого принесла нелегкая на площадь. Белка тем временем презрительно фыркнула на предложенную кем-то старую лютню, вытащила из внутреннего кармашка простую деревянную флейту и, деловито скрестив ноги, поднесла к губам…

Эльфы одновременно споткнулись, когда над площадью полилась знаменитая колыбельная, под которую их некогда баюкали. Мягкая, нежная и теплая мелодия перезвоном невидимых колокольчиков разлетелась над замершей толпой, обласкала и приютила заблудившиеся в сомнениях души, обнадежила, успокоила. Мягкой волной омыла чужие слезы, незаметно вторглась в очерствевшие сердца, тихим смехом прозвенела в оглушительной тишине, а потом плавно вернулась к хозяйке. С тем, чтобы через пару мгновений вновь зазвучать, но уже с новой силой.

Линнувиэль непонимающе моргнул, а Белка просто играла. Но так, что в горле сам собой вставал тесный ком, сердце начинало неистово колотиться, а нечаянно разбуженная душа сладко замирала от восторга.

Карраш счастливо вздохнул и умильно наклонил голову, с трепетом внимая дивной мелодии, которую посмел испоганить дурной человек. А Белка при виде потрясенной толпы удовлетворенно кивнула, а потом проказливо улыбнулась, и мелодия плавно поменяла тональность. Она не стала резче или грубее, не потеряла чистоты звучания, не приобрела свойственную всем эльфийским песням плавность. И только поэтому пораженные до глубины души эльфы не сразу осознали, что нахальная Гончая и здесь не преминула испытать их терпение, потому как прекрасная колыбельная неуловимо перешла в знакомые до отвращения «Откровения лесной нимфы».