Воробышек - Олли Ро

- Егор! Господи, что ж за наказание?!

В лицо неприятно брызгали колючие капли минералки, шипящие на коже, словно разъяренные змеи. Я открыл глаза и наткнулся на жалостливый взгляд Евы.

ТВОЮ МАТЬ!

Только жалости мне еще не хватало.

Одного ее «котеночка» за глаза!

- Очухался, котеночек!

- Бля, Ева, ты можешь не истекать кровью каждый раз рядом со мной?

- Не могу, котеночек, - широко улыбается она, - Это противоречит всей женской природе!

ХА – СМЕШНО.

- А вообще, если бы кое-кто лучше следил за дорогой, а не считал в голове своей розовых слонов, все было бы нормально. Тепе папа права купил?

- Ты первая заорала, как истеричка!

- Потому что ты несся прямо на несчастное животное и совсем не собирался тормозить!

 На ее лбу красовалась небольшая, наливающаяся синим шишка. От крови не осталось и следа. Даже платье было застирано, о чем свидетельствовали мятые мокрые пятна.

- Прости… Больно? – я потянулся и осторожно убрал свисающий на шишку светлый локон, выбившийся из гнезда на ее голове.

- Жить буду, - хмыкнула девчонка и вылезла из машины, - Что это?

Я вышел следом и огляделся вокруг.

- Это «Кукушонок». Здесь раньше был приют.

- Приют?

- Благотворительное учреждение для воспитания сирот и беспризорных детей. Его закрыли много лет назад.

Ева задумчиво разглядывала окрестности. Ржавые покосившиеся ворота, навесной замок на них, высокие пруты кованого забора, а за ними – обветшалое здание из потемневшего от времени кирпича высотой в два этажа.

- А туда можно попасть? – с надеждой спросила она.

- Не думаю. А зачем тебе?

- Хочется… - задумчиво ответила Ева и целенаправленно пошла вправо вдоль острых металлических пик, соединенных между собой перекладинами.

Я молча последовал за девушкой, пытаясь понять, чего она хочет. Ева оглядывалась, присматривалась, дергала за решетки забора, пока, в конце концов, одна из них со скрипом не отклонилась.

Девчонка повернулась ко мне лицом, победно улыбнулась и нырнула в расширившийся проем.

- Ты уже была здесь раньше?

- Ты в своем уме? Я первый раз вижу это место.

- Тогда откуда знаешь, про забор?

Ева посмотрела на меня, как на идиота. Впрочем, я, еле протискивающийся в небольшое отверстие, наверняка был на него похож.

- Я не знала. Просто, по-моему, это очевидно, что должен быть путь, помимо главных ворот. Все детские дома устроены одинаково.

- Откуда тебе, домашней девочке с богатым папочкой, знать, как устроены детские дома?

- Оттуда! - Рявкнула Женева и направилась прямиком к зданию.

Мы бродили по заброшенной территории. Ева задумчиво и внимательно осматривала здание, в которое мы попали через выбитое окно. Я, впрочем, тоже был погружен в свои мысли.

Когда-то мне довелось провести в стенах данного учреждения около года. Это были поистине темные времена как для меня, так и для всего Заречного, потому что на его территории бесследно одна за другой пропадали молодые девушки.

Это был год, когда я потерял все. Мать. Отца. Гелю. Настю.

Так странно… В детстве нам все кажется намного больше, чем есть на самом деле. Деревья – выше, лужи – глубже, поля – шире, леса – темнее. Вот и сейчас я брожу среди комнат, вспоминая, где раньше стояла моя кровать, слушаю гул шагов в длинных пустынных коридорах, наполненных хламом и пылью, смотрю сквозь мутные грязные окна на ржавую разломанную детскую площадку и все, что раньше было просторным, длинным, высоким, теперь выглядит убогим и жалким.

Воспоминания ядовитым газом просачивались сквозь поры, отравляя душу давно забытой, запертой на сто сорок замков болью. Как выжить в мире, где ты остался совершенно один? Как найти силы, чтобы справиться с горем утрат? Почему на долю одного маленького человека может выпасть столько бед разом?

Маму зарезали прямо на улице, когда она возвращалась с ночного дежурства в отделении скорой помощи. Ее просто превратили в кусок мяса. Безжизненный, грязный, холодный, присыпанный влажной осенней листвой.

Мне едва исполнилось семь. Я не понимал, что вообще вокруг происходит, впервые столкнувшись с беспощадностью смерти. Мы еще даже не успели оправиться от потери матери, как убивают отца во время дежурства. Как нам с Настей тогда сказали – один беглый зэк пытался пересечь границу. Отец в ту ночь был старшим в смене, руководил на пограничных блок-постах. Так и осталось загадкой, как зеку удалось подобраться к нему незаметно и перерезать горло.

Мы с Настей остались сиротами. Ей к тому времени уже стукнуло восемнадцать, меня же забрали в местный приют.

Приют полный озлобленных, диких волчат. Большинство из них не знало ни материнской ласки, ни отцовской заботы. Дети алкоголиков, наркоманов, преступников и просто отказники. В серых стенах детского учреждения царил закон джунглей, где все права имел сильнейший, где за свое место под солнцем приходилось бороться даже тем, у кого зубы еще только менялись с молочных на коренные.

Это было место, где царили жестокость, беспощадность и злость, тесно переплетенные с болью, обидой и безнадегой.

Застыв в темном закутке под лестницей, я провалился в казалось бы давно утраченные воспоминания.

«- Уходи, Егор. Она и тебя побьет, - светлые глаза, распахнутые от испуга, не верящим взглядом скользили по моему лицу.

- Нет, Геля. Я тебя не брошу, - решительно сказал в ответ тощей девчушке со смешными косичками и взял ее за руку. – Я теперь тебя всегда буду защищать!»

В тот раз здесь, под лестницей, мы впервые дали отпор Машке Картавой. Я был невероятно горд собой, чем и поделился с Настей на следующий день, когда она меня забрала на выходные.

А в понедельник я узнал, что Геля сломала руку.

И понял – там под лестницей мы выиграли битву, но не войну.

«- Настя, а мы можем Гелю с собой на выходные забирать? Она хорошая, правда. Она тебе понравится.

- Я спрошу, Егор, но ничего не обещаю. Мне ты брат, а она никто, поэтому я не уверена, что так можно. Ты и сам спроси у своей Елены Палны, ладно?

- Спрошу… Но если нельзя, я на следующие выходные не поеду домой, здесь останусь.

- Но почему?

- В прошлый раз я уехал, и Гелю было некому защитить. Машка Картавая ей руку сломала.

- Господи, так почему же она не пожаловалась заведующей?

- Потому что стукачам приходится еще хуже.»