Небо в алмазах - Юлия Яковлева

Женщина неторопливо затянулась. Потом так же томно загасила сигарету в маленькую пепельницу. А Моисей Борисович уже унесся. Стриженая женщина отодвинула пепельницу и без предисловий схватила Зайцева за нос. Сон затянулся, подумал он. Она тянула его с недовольным видом, как будто нос на Зайцеве был чужой, резиновый или вообще лишний.

– Нос некондиционный.

И не успел Зайцев глазом моргнуть, как она подцепила железный пинцет. И через секунду у Зайцева оказалось по ватной пробке в каждой ноздре, а в голове – ощущение глухого насморка. Женщина созерцала результат, слегка откинувшись.

– Нет, – возвестила. – Какой же это тип? С ума посходили? Народные носы нужны. А это не нос, это контрреволюция. Черт-те кого приводят. А я возись. Сядьте, – приказала Зайцеву, толкнув ногой к нему маленькую табуретку на колесиках. Принялась мять в пальцах розоватую пластилиновую массу. – Если б аванс таким, как вы, не выдавали, гнала бы вас в три шеи. Если я с каждым в массовке так возиться буду, то план никогда не дадим… Да сядьте же! Что вы делаете?!

Зайцев извлек из носа ватные пробки и отшвырнул.

– Моисей Борисч! – завопила женщина.

Но Зайцев уже достал удостоверение.

От Моисея Борисовича толку оказалось не больше.

– Не знаю. Откуда мне знать. Тут знаете, какие толпы валят. На массовку особенно. А я вам не Наполеон, чтобы всех помнить.

– Уж Варю Метель вы должны знать в лицо.

Моисей Борисович еще больше вытаращил глаза.

– Голубчик мой! Что?

– Я знаю. Вы не Наполеон.

– Да тут и Наполеон имел бы бледный вид. Конечно, я знаю, что была такая Метель. «Закованные льдами», «Жена фараона», «Смерть за любовь», «Замок Тамары». Но голубчик! Актриса немой фильмы в гриме и актриса без грима – это две большие разницы! Откуда мне знать, какое у нее лицо? Может, приходила. Может, не приходила. Наверное, приходила. Тут пол-Ленинграда… нет, вру, две трети Ленинграда на пробы прибежало. Как узнали, что товарищ Утесов делает звуковую фильму из своего «Музыкального магазина». Что? Вы не в курсе? Весь Ленинград в курсе. Со всеми номерами. Музыкой, вокалом… Вы не интересуетесь джазом! – с ужасом сделал вывод он.

– Танцев с музыкой мне хватает и на службе, – пробормотал Зайцев. Под треск администратора думал: «Варя как раз собиралась с триумфом вернуться в кино. И вдруг ее старый знакомый Лёдик с шумной затеей… Назначила его своей колесницей. Шантаж – нож».

Мог одесский балабол быть убийцей? Пришили Варю не в драке, не в аффекте – тщательно спланировали. Так действует тот, кто уже убивал. Кто знает блатные песни, может, знает и блатную жизнь? Запрос в одесский угро? Сразу встанут на уши. Слишком известная фигура… Все лучше и лучше».

– …о, мне вас жаль, – пробилось сквозь мысли к слуху. – Ваша девушка вас не одобрит. Спектакль Теаджаза «Музыкальный магазин» это прелесть что такое. А Утесов… С одеского кичма-а-ана, – вдруг затянул он козлетоном.

– Кто такой Утесов, я знаю, – прервал он вокальный пример.

– Вы должны непременно…

Но Зайцев не успел узнать, что еще он должен. Глаза вытаращились вдаль.

– Вот вы где! – завопил Моисей Борисович. – Я что – Наполеон, чтобы за вами всеми персонально бегать?.. Прошу прощения, товарищ. Вы к администратору Горшкову обратитесь.

Он взял с места в карьер и пропал.

Насколько от Моисея Борисовича било жизнью, настолько белесый товарищ Горшков был ею перекормлен. Желтые глаза напоминали глаза рыбы, трески. Но так, что Зайцев сразу вспомнил, что треска – рыба хищная.

Еще только увидев прямоугольничек удостоверения, товарищ Горшков быстро спросил:

– Из Москвы? Вас Шумяцкий прислал?

Со смесью напряжения и злобы.

Зайцев разуверил его. Узнав, что посетитель не из Москвы и не от некоего товарища Шумяцкого, Горшков явно успокоился, обмяк. Развалился. Растянул улыбку.

«Редкий случай. Кто-то рад уголовному розыску», – подумал Зайцев.

– Просто у нас план. А товарищи разные… из Москвы… норовят постановку «Музыкального магазина» увести из-под носа. А у нас – план по картинам, – повторил он. И тут же деловито осведомился: – Что разыскиваете?

Услышав, не выказал ничего.

– Конечно, – быстро ответил. – Я и без картотеки укажу.

И посыпалось:

– Есть Владимир – Лебедев, художник. В последнее время мы работаем редко. Еще Владимир Эрдман – тоже художник, брат нашего лучшего текстовика, который на «Музыкальном магазине» сейчас. Еще текстовик, который в паре с Эрдманом работает, но не с Владимиром, а с Николаем, который текстовик. Он тоже Владимир. Владимир Масс. Еще есть Владимир – Нильсен. Оператор.

Горшков вдруг поморщился.

– Он, строго говоря, не наш. Его на «Музыкальный магазин» Москва привела.

– Погодите, – остановил поток Зайцев.

Слишком много пересечений. По горизонтали – письмо Утесова «уважаемой» Варе, письма некоего Владимира, ее планы вернуться в кино – планы, над которыми она работала, как боксер на пути к решающему поединку. По вертикали: «Музыкальный магазин» Утесова, кино Утесова, пучок Владимиров, так или иначе связанных с «Музыкальным магазином». По крайней мере одно из этих пересечений не было случайным. Как в игре «Тепло-холодно», Зайцев почувствовал, как накаляется невидимая пока нить: след.

– У меня еще вопрос. Точнее просьба.

– Да?

И опять Горшков не задал ни единого вопроса. Сразу снял трубку:

– В просмотровую отсюда, все, что есть на Метель.

«Как только они его понимают?» – подивился Зайцев.

Цокая каблучками, впереди них бежала секретарша. Товарищ Горшков сам его проводил, усадил, оставил. Свет погас. Темнота слилась с тишиной в одно бархатистое непроницаемое ничто.

Тишина затянулась. Темнота уже казалась загробной. Зайцев засомневался: точно ли распоряжения товарища Горшкова были поняты? Правильно поняты? Под ним не скрипело даже кресло. Казалось, он оглох и ослеп. Как ни озирался Зайцев, ничего не мог разглядеть в темноте. Как ни прислушивался, ухо не ловило ни шороха, ни скрипа, ни стука. Нет, шорох!.. Нет: это он сам – дышит. Зайцев уже решил встать и, вытянув руки, искать выход, когда раздался негромкий хлопок. Над его головой встала труба света. Она сходилась в точку где-то на невидимой задней стене. А широкий ее конец лег огромным белым прямоугольником прямо перед Зайцевым. Зашуршало, как внутри осиного гнезда. По белому прямоугольнику прошел снег. И выскочила дрожащая надпись:

Зайцев откинулся в темную пропасть, оттуда вынырнула, подхватила его мягкая спинка кресла. На экране возникло белое лицо с двумя черными кругами и черной изогнутой щелью рта. Глаза открылись: два черных угля. Не лицо – маска.