Вена, операционная система - Андрей Левкин

В чем, eigentlich, состоял смысл этого самоисследования, то есть самоидентификации через метро? Чтобы а) выскочить за переделы шума, б) оказаться по ту сторону границы окаменения, постоянно происходящего на данном свете, и таким образом перейти к своей не окислившейся сущности, которая – совершенно очевидно – существовала даже в Leopoldau. Шум ушел в первый день вместе с мыслью об этих мелких поездках, а с остальным пока никаких принципиальных перемен. Все было ровно и тихо, ничего пока не екнуло, чтобы, что ли, начать видеть, как все это свертывается из чистой субстанции в материальные предметы. Новые материальные предметы повсюду, и alles. Зато скучной стала сама тема этого окисления, окаменения и вообще превращения тебя в пластмассу. Но только что из этого следует? Все-таки надо довести дело до конца. Впрочем, возникла усталость терминов: сколько ж можно про окисление/окаменение. Вот так всегда всё и увядает, да. Надо называть как-то иначе, тогда свежесть проблемы вернется, чувства будут рады. Но как именно иначе?

Однако ж организм уже как-то блокировал ситуации, которые тяготели окаменеть и вобрать тебя в себя туда. Эта блокировка не так чтобы стояла какой-то жесткой стеной, она была туда-сюда проницаемой, что ли отлавливая склонные окислить тебя вирусы. Так эта операционка работала. Но только зачем об этом рассуждать в Леопольдау? Можно найти место и получше, где есть хотя бы лавочка, никакой радости сидеть на бетонном парапете. И если тут ничего не произошло, то это хорошо. Представить только, что субстанция именно в этом месте выказала бы себя, войдя в полное управление мною, а я, наоборот, вменяемо соединился бы с ней именно тут (что, несомненно, и есть момент выхода за пределы окаменения). Вот что это, субстанция обнаружила себя в Леопольдау?

Ну, если вспомнить лавочку в Оттакринге и социальное зависание, то, может, и в самом деле по мере заливки в меня этой OS или уже овладения мной ею – включены опции, позволяющие соотноситься с окружающим пространством и без прямых отношений с общественной средой? Но вот уж тут полно этой среды – что в Leopoldau, что в Siebenhirten’е.

Но странно, я не помню, как перебрался с U6 на U1. Была «АлтерЛаа», а потом сразу мост через Дунай, центр ООН, я даже Пратер не заметил. А по пути, вообще-то, были две пересадки. Что ли я уже так освоился в городе, что действовал машинально? Причем одна из пересадок вроде на Карлсплац, а там надо почти выйти в подземный переход, тот самый, к опере, эту пересадку трудно не заметить, она людная и шумная. Я, значит, куда-то выпал, а то, что установилось между мной и городом, само выполнило за мое тело работу? Но там по дороге довольно много локальных решений – куда свернуть, как пересесть. Да, в самом деле. Два перехода – с U6 на U4 на «Längenfeldgasse», с U4 на U1 на «Карлсплац». Ничего не помню.

Мало того, почему я вообще поехал в Леопольдау, это уже третья точка за день, такое вообще не предполагалось? Да, историю следовало продолжать, а ну как вдруг такая же ерунда что-то сдвинет и все получится. И уже снова любопытно: а как, eigentlich, будет выглядеть все это окаменевание, как эта твердеющая масса жизни станет быть видна конкретно? По всей окружающей тебя жизни идет полоса постоянно надвигающихся сумерек? Ну, там у них должны тогда загораться огоньки; впрочем, что-то такое, собственно, в жизни и происходит.

А еще выражение лица, когда оно подсыхает и подтягиваются губы, которые начинают соприкасаться, это же венская штука. Они у всех тут именно такие. Это не так что они злые, просто так устроено. Своих это не пугает, наоборот – они видят друг друга и, не обращая внимания на такое устройство лица другого, осознают его как такого же, взаимодействуя с ним уже под крышей, созданной этим выражением.

В списке оставались всего две станции, увы. «Стадион» и «Ройманплац». Хотелось думать, что до «Стадиона» дело не дойдет. Он далеко, станция метро там построена недавно, а вот «Ройманплац» рядом – всего-то четвертая остановка от «Карлсплац». Там почему-то ощущался шанс, если уж не говорить о том, что он будет последним. Надо быть медленней и внимательней, чтó остается. Поэтому сейчас, конечно, «Ройманплац». Там еще в чем дело: он заканчивает собой линию метро, на которой находится Зюдбанхофф, Южный вокзал. А его сейчас ломали, поскольку начали реорганизацию всей кучи венских вокзалов. Поезда оттуда перевели вроде на Западный; было любопытно, что вообще осталось от Южного. «Reumannplatz» там чуть дальше, в тех самых Фаворитенах, мысль о переселении в которые возникала год назад при просмотре объявлений о недвижимости.

Но я вышел раньше, на следующей же после «Карлсплаца» станции. На «Taubstummengasse», это возле академии Терезии. Там есть выход и на Фаворитенштрассе, но я вышел через тот, который выводит в короткий и узкий переулок, Майерхофгассе, что ли. В его створ точно попадает парадный вход Трезианиума с громадным черным орлом: двуглавым, но при единственной золотой короне. Не разобраться мне все-таки с гассе и штрассе, не понимаю я, когда они ставят то или другое.

Почему-то в этом переулке все время сильный ветер. На Фаворитенштрассе и в ближайших окрестностях перемен не видно: Терезианиум на месте, а больше тут и нет ничего. Перемены начались чуть дальше, по дороге к Зюдбанхоффу. Там, по правой стороне Фаворитен, было такое странное заведение, «Компьютерная биржа». Собственно, ничего странного, у них это просто места, где продаются старые компьютеры целиком и по частям, а также разная замученная периферия. Но в этой точке работал какой-то забавник, называвший себя Мерседесом. Он выставлял в витрину компьютеры и прочее, непременно приклеивая на них стикеры с какими-нибудь веселыми заявлениями. Ну, в его понимании веселыми. Он же заодно чем-то даже и кормил посетителей, если им приспичит. Чем именно – не помню, каким-то совсем уж фастфудом. Еще возле витрины стоял одноногий пластмассовый круглый стол синего цвета, на нем предлагался бесплатный вайфай. Стол-то еще стоял, но уже без приглашения к вайфаю, причем отъехал дальше, на границу с овощной лавкой, так что, кажется, сменил владельца и место службы. Из витрин исчезли стикеры с юмором, на подоконнике между пыльными дивайсами валялась лишь рукописная бумажка «bis 18.08.09 ab 14.00 nur», сообщавшая о временных (ударение на любом из «е») ограничениях функционирования. Срок ограничений давно вышел, теперь лавка не работала вообще. Но внутренность помещения оставалась примерно той же: все это пространство в три окна было заполнено компьютерной рухлядью. Так что он не разорился, а то ли умер, то ли временно сошел с ума.

Дальше по дороге появилась еще одна утрата, только не моя: я это место не помнил, а там вот что: какой-то магазин или бюро, прекратившее существование. Их офис выходил на угол дома, был на первом этаже. Точнее, на угол не дома, а подворотни. Витрины были большими, даже на той стене, которая выходила в подворотню, был хорошо виден старательный концептуальный беспорядок, созданный внутри. На стуле с надписью на спинке «Susy’s chair» (не понять: так было раньше написано, фломастером, – или только теперь, на прощанье; вроде раньше, надпись пыльная) водружен основательный, вполне фаллический кактус. Явно художественно висел полуоторванный от стены кусок обоев, вдоль окон-витрин разложены какие-то журналы, к колонне – бетонной опоре в центре залы – прислонена картинка кота, на полу лапами кверху лежит основательного размера белый медведь, с розовыми изнанкой ушей и пятками. Еще там красная подушка с надписью «I love you», на которую поставили пыльную игрушечную крысу. Стол еще был, пластиковый – тоже красный. Ну, это не моя история, с ней не соотнестись, но в целом неплохо: кажется, это замерший конфликт не без сентиментальности. Правда, еще там были полусдувшийся футбольный мяч и небольшая подзорная труба, направленная в сторону Фаворитенштрассе. Это уже явно лишнее, хотя, конечно, участников истории могло быть несколько, с разными интересами, не составившими здесь гармонию.