Госпожа страсти, или В аду развод не принят - Марина Крамер

Марина сжала его руку и покачала головой, запрещая даже думать об этом, потом потянула его к себе и, закинув на шею руки, поцеловала. Он тоже поцеловал ее, потом поднял на руки и носил по палате, как маленькую, шепча какую-то ерунду на ухо. Коваль пригрелась, прижавшись к его груди, потерлась носом о серую футболку и закрыла глаза.

«А может, и не надо больше никого? Никакого Малыша, явно околачивающегося сейчас со своей молоденькой беременной толстушкой. Он даже не попытался прийти сюда! Что это – нежелание устраивать разборки на моих глазах или просто нежелание что-то менять в своей спокойной и устроенной жизни?» – думала она, прислушиваясь к стуку Женькиного сердца.

Да и стоило ли забивать больную голову этими проблемами, когда вот рядом человек, готовый достать с неба луну, если вдруг она ей понадобится? Да, уголовник, ну и что? Зато точно не предаст и не подставит, уж в этом Марина не сомневалась ни секунды. Живет возле нее в больнице уже больше месяца, возится с ней, ухаживает, терпит истерики и капризы, и, разумеется, ему обидно и зло берет на то, что в конце, как всегда, возникнет Малыш на белом коне и заберет Марину, как свою собственность, и не зависящая ни от кого другого Коваль покорно пойдет с ним, потому что... А почему, правда? Она никогда не задумывалась над этим, просто знала всегда, что так должно быть. Но теперь ей вдруг пришло в голову, что ничем она не обязана Егору больше, его слова о любви – просто слова, не более. Хотел бы быть с ней, так и был бы, выяснив все с Хохлом раз и навсегда, но ведь он этого не сделал, значит, ему так удобнее. А Женька... Он просто был рядом в тот момент, когда был нужен, когда Марина пропала бы без него.

В эту ночь он впервые за все время спал с ней, потому что она не отпускала, вцепляясь в него всякий раз, когда он пытался встать и уйти на свою постель, и наконец он сдался, снял футболку и джинсы и улегся рядом, осторожно обнимая ее.

– Все, я с тобой, спи, киска.

Марину выписали в середине августа, день был мерзкий и дождливый, она ежилась на крыльце, пока недотепа-Юрка разворачивал «Хаммер» так, чтобы хозяйка могла сесть в него и не промокнуть насквозь, потому что взять зонт охранники не додумались, а Хохлу некогда было заморачиваться по этому поводу. Коваль начала немного разговаривать, но некоторые слова произносила с трудом, зато вот мат и ругательства вылетали на удивление четко и ясно, и сейчас, стоя на крыльце, Марина тренировалась в их произнесении. Хохол улыбался из-под своих усиков, слушая, как она в хвост и в гриву костерит и водителя, и охрану.

– Давай, киска, мочи лохов!

Пацаны не обижались, обрадованные ее выздоровлением и возвращением домой, просто вяло отговаривались, что, мол, с утра дождя не обещали, вот никто и не сообразил.

– Все, кончайте балаган, поехали, ей вредно столько на холоде стоять.

Повязку сняли, голова была ужасна, вся в рубцах, еще хорошо, что у Марины имелась неплохая коллекция париков, и сейчас на ней был один из них – черное французское каре с густой челкой по самые брови. Женька все равно заставил натянуть еще и капюшон спортивной кофты. Кожаные брюки, некогда туго обтягивавшие ее, сейчас были прихвачены широким ремнем, чтобы не соскользнули.

Коваль села в родной «Хаммер» и с наслаждением вытянула ноги:

– Соскучилась...

– С ветерком, Марина Викторовна? – повернулся с водительского места Юрка, и она согласилась:

– Не вопрос!

Но Хохол, садясь к ней, пресек попытку подразнить гаишников:

– Не больше ста! Иначе я за руль сяду!

– О, тогда точно пешком быстрее! – Вот уж что-что, а ехидство и злой язык никуда не делись и не отнялись даже под наркозом.

Хохол засмеялся и притянул ее к себе, целуя в нос:

– Умница моя! Люблю тебя...

Марина повернулась к нему и внимательно посмотрела в глаза, глядящие на нее нежно и ласково, а потом произнесла тихо:

– И я, Жень... – И его глаза расширились и вспыхнули от счастья и радости, он так давно ждал этих слов и, кажется, не надеялся когда-то услышать. – И я тоже...

Он уткнулся лицом куда-то ей в шею и пробормотал:

– Спасибо тебе, моя маленькая... моя девочка, любимая моя...

– Жень, не надо, я заплачу... – Марина гладила его бритую голову, терлась об нее щекой, получая удовольствие от колющегося ежика отрастающих волос. – Жень, ну, чего ты...

– Я этого три года ждал, и ты сказала.

– Жень...

– Молчи, киска, молчи, родная, ты все сказала мне, больше и не надо ничего. – Он закрыл ее рот своим, целуя и размазывая помаду по лицу.

Коваль отбивалась со смехом, но он продолжал свое занятие до тех пор, пока все ее лицо не оказалось измазано красной помадой, да и его морда тоже не стала того же оттенка. Взглянув на Марину, Женька фыркнул, полез в карман переднего сиденья за влажными салфетками и принялся вытирать помаду:

– Ну, не крутись, не оттирается ведь! Поганая помада какая-то...

– «Диор».

– Фигня, а бабки дурные!

Приведя себя в порядок, они снова обнялись, откинувшись на спинку сиденья, и замолчали оба. Неизвестно, как Женьке, а Марине было так хорошо и легко, словно она сбросила какой-то тяжелый груз, который тянул непонятно куда. И она прекрасно знала, как звали этот груз...

Ну, что ж, значит, так должно было случиться – он не приехал больше ни разу, даже не позвонил, хотя Марина просила Ветку, наступив себе при этом на горло. И незачем цепляться за прошлое, обдирая в кровь душу.

...Первая ночь дома... и ничего не происходит, потому что Коваль сдуру залезла в сауну, и ей там стало плоховато. Женька напугался, хотел вызвать врача, но она не позволила, сказав, что отлежится и так. И вот теперь он устроился возле нее, облизывается, но не трогает, боится сделать хуже, а она ругает себя последними словами, потому что нельзя быть такой дурой в ее годы.

– Жень, ты сердишься? – Марина виновато потерлась носом о его плечо и уперлась в грудь подбородком.

Он положил руку ей на затылок, едва обросший темно-русым ежиком, погладил:

– Глупышка ты – я что, только поэтому с тобой? Как я могу на тебя сердиться? Слушай, а давай, когда волосы отрастут, не будем их красить, а? Я ведь только несколько раз тебя видел такой, какая ты на самом деле, – все больше в черном.

– Посмотрим.

– Что смотреть? Ты можешь сделать так, как я прошу? Ведь ничего такого ужасного я не требую – только волосы не красить.

– Хорошо, родной, не буду. Я очень страшная сейчас, Жень? – вдруг спросила Коваль, вспомнив, что завтра футбол и надо бы на него попасть.

– Не понял...

– Ну, очень плохо выгляжу, на люди можно?

– На какие опять люди? Куда собралась? – повысил голос Хохол, приподнимаясь и нависая над ней.