Lа Сucinа = Кухня - Лили Прайор

третьих и вовсе оказывалась в Париже, где меня ждала слава знаменитой танцовщицы с сомнительной репутацией. Ни в одной из версий я не садилась в автобус до Палермо и не работала библиотекарем. Как бы то ни было, дети очень обрадовались, когда увидели, что живая легенда ходит среди них, живет и дышит.

Пересекая площадь, я заметила падре Франческо. Он как раз входил в chiesа. За эти годы он сгорбился и поседел. Я ни разу не исповедовалась после того дня, как священник онанировал под впечатлением от моих занятий сексом, в то время как мой любовник уже лежал мертвый, потому что его родной отец собственноручно перерезал ему горло.

Я медленно поднялась на холм, к кладбищу. Легкие все еще болели от усилий, приходилось останавливаться и отдыхать. Я распахнула ворота кладбища, и тут же нахлынули воспоминания. Я вспомнила, как много лет назад, в день похорон, лежала на земле перед этими самыми воротами, потому что внутрь меня не пустили. Тогда легкие тоже болели — от бесконечных рыданий.

Я шла мимо рядов белых надгробий с надписями и фотографиями. Мертвые смотрели на меня и улыбались. Интересно, когда люди фотографируются в студии, они думают о том, что снимок пригодится для памятника?

Я направилась прямиком к могиле Бартоломео. Она была ухожена: камень отполирован, нигде ни пылинки. Ни один сорняк не проник из-за ограды. На других могилах лежали искусственные цветы вопиющего синего и красного цвета; здесь же лежали свежие, со вкусом подобранные и явно принесенные этим утром. Интересно, кто здесь за всем ухаживает? Мне очень хотелось поблагодарить этого человека.

Я опустилась на колени перед могилой моего Бартоломео. Трудно поверить, что со дня его смерти прошло так много времени. После возвращения мне стало казаться, будто это случилось совсем недавно. Я провела рукой по надписи на камне: его имя, даты рождения и смерти. Края букв уже не были острыми, их сгладило.

Тех зим, которые я прожила без него.

И я стала рассказывать Бартоломео обо всем, что случилось после моего отъезда. С самого начала, ничего не упуская. Рассказала о том, как ехала на автобусе в Палермо. О работе в библиотеке. О квартирке на виа Виколо Бруньо. О Бабуле Фролла и ее бакалейной лавке. О директоре, Крочифиссо, Констанце и синьоре Риволи.

А потом и об Англичанине. Я знала, Бартоломео не обидится на меня за то, что я полюбила другого. Его я все равно люблю и всегда буду любить. Сначала я немного смущалась, описывая ему последние события, но постепенно осмелела и поведала все-все. Как Англичанин первый раз пришел в библиотеку, как я увлеклась им, но боролась с собой. А когда устала бороться, все получилось просто замечательно, я ожила и впервые в жизни почувствовала себя женщиной. Я рассказала о том, как мы занимались любовью и кулинарией. Каким веселым, необузданным и страстным оказался Англичанин. Как заставлял меня вытворять такое, чего я никогда бы не сделала. И как я его любила. А потом он исчез. И теперь я опять одна. Изо всех сил стараюсь держаться.

Потом я замолчала и немножко поплакала. Но затем решила, что Бартоломео не должен видеть моих страданий, ведь тогда он тоже будет страдать. Поэтому я перестала плакать и рассказала о пожаре в моей квартирке и о том, как лежала в больнице. И о том, как за мной приехали близнецы. А еще про то, как мама пристрелила Антонино Калабрезе, как близнецы нашли свое счастье с Бьянкамарией Оссобуко и как Луиджи стал чикагским миллионером.

Когда я окончила свой рассказ, было уже поздно. Я несколько часов простояла на коленях возле могилы, у меня онемели ноги и спина. Тогда я поцеловала юношескую фотографию Бартоломео и похромала прочь.

Я возвращалась на fattoria. радовалась тому, что исповедалась перед Бартоломео. Мне была приятна эта симметрия: Англичанину я рассказывала о Бартоломео, а Бартоломео — об Англичанине. Я считала, что между первой и второй моей любовью должен быть этот мостик.

Когда я вернулась домой, ноги сами понесли меня в la cucina. Не отдавая себе отчета в своих действиях, я закатала рукава и повязала фартук. Пришло время снова почувствовать себя дома на этой кухне. Примостившиеся в корзинке блестящие баклажаны навели меня на мысль приготовить сароnаtа, вкусное и сочное овощное рагу.

Порезав и посолив баклажаны, я на время оставила их, чтобы вышел горьковатый сок. Пока ждала, порубила на старом столе лук, немного помидоров и сельдерей. В моих натренированных руках лезвие ножа превратилось в быстро мелькавшую тень. Я мстила за Бартоломео, чья юная и прекрасная жизнь бессмысленно прервалась таким же ножом. Я мстила за Англичанина, потому что чувствовала: его уже нет в живых.

А еще я мстила за себя, за то счастье, которое у меня снова отняли. Очень скоро овощи превратились в однородную массу.

Потом я обжарила баклажаны в мамином лучшем оливковом масле и выложила их сохнуть, пока жарила щедро посоленный лук с помидорами. Когда соус загустел, добавила пригоршню каперсов, сельдерей, две пригоршни зеленых оливок и оставила все это немножко покипеть. Из кухни на улицу потянулся дивный аромат. Слонявшийся по двору старый Розарио сказал: «О-о! Роза уже дома». Сколько себя помню, Розарио всегда слонялся по двору. Когда придет время, нужно будет здесь его и похоронить.

Наконец я положила в соус баклажаны, немного сахара, плеснула виноградного уксуса и держала на огне, пока уксус не выпарился.

Еле дождалась, когда caponata остынет, и съела его со свежим хлебом. Как же хорошо дома!

Глава 6

Ласковые дни золотой осени становились все короче и прохладнее. Потом начали сереть. Солнце слабело, его лучи больше не пригревали землю. Я уже привыкла к тому, что вернулась в Кастильоне; судьба дописала главу моей городской жизни. И я ничуть не страдала, снова оказавшись на ферме.

Я заметно окрепла на свежем воздухе и домашней деревенской пище. Даже начала набирать вес, сброшенный после несчастного случая. На щеках заиграл румянец, да и выглядела я теперь моложе. Говорят, кое-кто в округе был готов приударить за мной, но я пресекала любые попытки ухаживания как смехотворные. Никогда больше не полюблю. Разве можно сравнить кого-то с Англичанином? Второго такого нет. Пока мои глаза не ослепли, разве могу я польститься на того, кто ему в подметки не годится? Нет, не могу.

Я по-прежнему грезила об Англичанине. С нетерпением ждала ночи, чтобы сбежать от суеты фермерских забот в свою