Собрание сочинений в десяти томах. Том 3 - Юзеф Игнаций Крашевский

клирика, ксендз Викентий оправил платье, перекрестился и медленно пошел к дому.

Дом был небольшой, тесный, попасть внутрь было нелегко.

Долго еще и после Польша стояла, словно лагерем. Напрасно было искать красивые и обширные здания, так что даже и дома большинства дворян можно было назвать разве избами пошире. Частые пожары, нападения врагов, которые все разрушали, мешали рассчитывать надолго жить удобно и постоянно в одном месте.

И этот домик при деревянном костеле был небольшой и скромный. В нем была передняя, две комнаты и кладовая с одной стороны, а по другую сторону были комнаты для клириков и людские. Десятка два приезжих с челядью заполнили почти все. Когда же ксендз Викентий вошел в обширную переднюю, где у огня грелись придворные, то ему еле удалось протиснуться.

Озябшие люди грелись и весело разговаривали. Из-за дверей в первую комнату доносились громкие речи.

Канцлер хотя и являлся лицом с крупным духовным саном, но выглядел так скромно, что на него мало обращали внимания. Робкий, несмотря на свои годы, он не решался войти без спроса в комнату; но вдруг ему попался молодой викарный ксендз, как раз торопившийся с поручением.

Ксендз знал канцлера и удивился, увидев его смиренно стоящим в передней. Сначала ему пришло в голову, что Викентий принадлежит к отряду архиепископа. Хотел уже раскрыть перед ним дверь, но канцлер его удержал.

— Я прямо из Познани, — сказал он, — только что приехал и узнал об архиепископе; доложите обо мне.

Не успел викарий исполнить поручение, как настоятель вышел ему навстречу, а у порога остановился в ожидании Свинка.

Довольно большая комната, где настоятель обыкновенно принимал посетителей, была обставлена очень скромно, по тем временам — обычно: стол, скамьи, крест на стене, сосуд со священной водой у входа, а на другой стене полки с несколькими глиняными кубками и чашками.

Блеск огня освещал Якова Свинку. Это был мужчина средних лет, в темном платье духовного покроя, идущем в разрез с рыцарской осанкой человека, еще недавно одетого в доспехи.

Благородное лицо, большой лоб, ясный и глубокий взгляд, ласково улыбающиеся губы — все это придавало ему вид, располагающий и возбуждающий почтение.

Каждый при виде его сознавал, что это муж вьвдающийся, избранный, одаренный разумом и волей, без коей и сам разум не имеет значения.

В нем проглядывало какое-то смущение, словно он еще не привык к новому своему положению и должен был постоянно смотреть за собою.

Увидав канцлера, Свинка, улыбаясь, поднял руки.

— Ксендз Викентий, — сказал он, — смотри на чудо Всемогущего Бога, на Шавла, которому велели стать Павлом, на негодный сосуд, которым Господь желает черпать и разливать драгоценные дары… "Non sum dignus!" — взывал я в глубине души и взываю, но должен был подчиниться воле святейшего отца. Что же вы скажете? Вы, старшие, более заслуженные, более достойные?

Ксендз Викентий был человеком прямолинейным и далеким от всякой лести; опустив голову, он тихо ответил:

— Что Бог пожелал сделать через своего наместника, то должно быть благом. Да будет воля Его благословенна! Я счастлив, что могу первым поздравить будущего пастыря.

Хотел поцеловать его руку, но Свинка, взволнованный, обнял старика.

— Ах, поверь мне, поверь, — сказал он, — я не добивался и не желал этого назначения. Это великое бремя в наших землях, разрозненных и ослабленных долгой немощью… Соединять то, что расползается, бороться с самовластием удельных князей, наказывать их погрешности, разбои, постоянно напоминать, что есть Божий закон, тем, которые и человеческого не признают… стоять на верховной страже!.. Тяжелое это предприятие и ужасное бремя!

Чувствовалось большое волнение и глубокое проникновение в словах нового архиепископа. Ксендз Викентий читал в нем, как он еще до сих пор глубоко потрясен своим новым призванием. Говорил живо, и слова текли с жаром.

— Да, батюшка, — продолжал, указывая скамью, позабыв, что привело сюда канцлера. — Настоящая игра случая, непредвиденная, навязала меня вам… Не знаю, известно ли вам, что я некогда был близок с теперешним папой, еще во Франции мы с ним сдружились. Путешествуя за границей, я узнал, что он сел на престол святого Петра; я отправился в Рим поздравить его и получить апостольское благословение. Провел я в этой столице развалин и воспоминаний довольно много дней, и папа встретил меня прекрасно. Как раз при мне рассматривался вопрос о гнезненском архиепископстве; у вас выбрали ксендза Влосцибора, но Лешек и другие князья были против. Да и он сам отказывался от тяжелого поста. Как знающего нашу страну пригласил меня святейший отец рассказать подробнее о положении дел. Я представил наше несчастное состояние, раздробление королевства, столь сильного некогда, войны князей из-за куска земли, беспорядки, разрушения, жестокости, самовольные выпады, отсутствие уважения к церковной собственности и к закону… Со слезами в голосе и волнуясь, говорил я, так как люблю эту страну, и судьба ее меня близко касается. Так несколько дней слушал папа мои жалобы и наконец, когда я еще раз навел разговор на Польшу и на вакантную кафедру, когда доказывал необходимость назначить мужа с сильной волей, он вдруг сказал мне: "Ты один сумеешь им стать!" — Поверьте мне, могу поклясться, что эта внезапная фраза превратила меня на мгновение в столб. Я принял это за шутку, не желая верить… Я расхохотался. Я был человек светский, рыцарь по призванию, и хотя я любил науки, читал часто Святое Писание и охотно слушал умных людей, но никогда и не подумал о духовном звании, не считая себя достойным.

— Святой отец, — сказал я, указывая на меч, висевший у пояса, — я не учился воевать словом.

— Дух Святой тебя просветит, — говорил папа. — Там нужен пастырь, который сумел бы быть и вождем, и солдатом. Мне Господь тебя послал и указывает: иди и подними это королевство, дочь апостольской столицы.

Я сразу не подчинился воле папы, поблагодарил и ушел. На другой день я назвал несколько кандидатов, не считая его слов окончательным приказом.

— Тех я не знаю, — ответил мне, — а тебя знаю уже много лет. Теологии тебе прибавят твои схоластики, каноники и капитул, а сердце и волю ты им снесешь. Иди, говорю тебе, взываю во имя Того, чьим наместником я являюсь на Земле.

Сопротивлялся я долго. Сказал мне святейший отец, что сходит испросить вдохновения у гроба святых апостолов Петра и Павла, и меня зовет с собой в часовню. Я повиновался. После службы пришел ко мне, не раздеваясь, положил одну руку на голову, другую на плечо и сказал:

— Иди! Посылаю тебя и благословляю. Иди! Приказываю тебе!

Итак, я должен был повиноваться. Вот вы