Формула влияния - Надежда и Николай Зорины

Это было так неожиданно, что в первый момент я испугалась. Выражение лица при этом у него оставалось все таким же бесстрастным, но голос, когда он наконец заговорил, был нежным и каким-то надломленным.

— Приходите ко мне в гости, — сказал мне любимый, — я спою вам все свои песни. Многие я уже не помню, но у меня все записано.

Я положила руку ему на плечо — все это время мне невыносимо хотелось к нему прикоснуться. Но кажется, его плечо совсем ничего не ощутило.

— Вы ведь знаете, где я живу? — спросил любимый своим надломленно нежным голосом.

— На улице, где не горят фонари, — в восторге, еле сдерживая подступающие рыдания, проговорила я.

— Да, — он отстраненно кивнул, соглашаясь не со мной, а с какой-то своей мыслью. — На улице, где не горят фонари. Неплохо. — Он немного помолчал. — Я посвящу ее вам, мою новую песню. А может, это будет только стихотворение, не знаю. На улице, где не горят фонари… Трудно подобрать подходящую музыку, слишком сама строчка ритмична. Приходите. У меня совсем не бывает гостей. Буду рад. — Он поднял гитару с бордюра фонтана, положил ее в футляр и, не обращая больше на меня никакого внимания, ушел.

Проводив его взглядом, я повернулась и пошла по дорожке, назад, к пустой скамейке. Вадик уехал, не дождавшись меня. По пожарной лестнице спускались последние жертвы безумия. Я рухнула на скамейку и с наслаждением разрыдалась.

— Ну, ну, ну, успокойтесь, не плачьте, все закончилось, — пожилая женщина, та самая, с осмысленным взглядом, у которой я собиралась взять интервью, опустилась рядом со мной на скамейку. — Не стоит так расстраиваться, все прошло, никто серьезно не пострадал — и слава богу.

Как же она ошибалась, эта милая женщина, утверждая, что никто серьезно не пострадал! Пострадали все, кто поддался безумию, а больше всех я. Он меня не узнал, мой любимый, потому что не знал никогда. Он пригласил меня в гости, но я совсем не уверена, что смогу прийти, что найду этот дом, эту улицу, где не горят фонари, что она существует в реальности. Наша последняя встреча, как всегда, окончилась ничем — я так и не смогла до него дойти — мы так и не встретились. И хоть я и помню каждое слово каждой песни, которые он сейчас пел, это ничего не меняет. Да, она ошибается, эта женщина. Она и сама пострадала. Это видно по ее лицу. В ее осмысленном, даже мудром взгляде проглядывает искра безумия, и она останется там навсегда. И эти скорбные складки у губ тоже останутся. А в парк, который она, вероятно, любила, эта женщина больше не придет никогда. Она ошибалась… И очень мешала мне: слезы приносили облегчение, уносили мучительные чувства, которых было так много, но не могла же я при ней плакать. Она ошибалась, мешала, расстраивала своей грядущей судьбой и все же смогла меня утешить. Я достала платок из сумки, вытерла слезы, улыбнулась ей и огляделась вокруг. Толпа поредела, люди потихоньку начали расходиться, уехали пожарные, следственная бригада приступила к своей бессмысленной работе (им никогда не понять, что же произошло, а я, единственная, кто понимает, никогда не скажу). Часы на триумфальной арке пробили полдень. Пора было приступать к работе и мне. Я повернулась к женщине:

— Расскажите, пожалуйста, что вы почувствовали, когда пришли сегодня утром в парк?

Взгляд ее добрых, мудрых глаз мгновенно потух, ласковый голос стал сдержанным и неприязненным:

— А, так вы журналистка? — разочарованно глядя на меня, спросила она.

Я представилась, назвала газету, включила диктофон и повела интервью.

Женщина отвечала скупо и сухо, никаких теплых чувств по отношению ко мне больше не выражая. Она рассказала, что приходит в парк каждый день, и никогда ничего подобного здесь не случалось.

— А что же произошло сегодня? — спросила я, улыбаясь ей бодрой репортерской улыбкой.

— Что произошло, не знаю, — холодно проговорила она, — но мною овладело странное желание забраться на крышу.

— Зачем?

— Я не задавала себе никаких вопросов, я просто хотела там оказаться. И все люди, которые были здесь, захотели того же. Внезапное непреодолимое желание. Как это объяснить, не знаю. Мы бросились к зданию. Кто посильнее и помоложе — свое желание смог осуществить. А я вот не смогла, как ни старалась.

— Вам было страшно?

— Да нет, — женщина удивленно пожала плечами, — почему же? Я просто очень хотела попасть на крышу. Кроме этого желания, у меня не было никаких чувств. Потом, когда все закончилось, а закончилось все внезапно, как и началось, я испугалась, а тогда — нет.

Женщина окинула меня неприязненным взглядом — я опять ей бодро улыбнулась, поблагодарила за помощь, и мы к обоюдному удовольствию расстались. Сменив в диктофоне кассету, я направилась к представителям наших доблестных органов. Мне, конечно, в комментариях отказали, но я и не рассчитывала, что что-то узнаю, подошла просто так, для очистки профессиональной совести. Теперь со спокойной душой можно было возвращаться в редакцию. На прощание, чтобы все хорошо зафиксировать в памяти, окинула взглядом площадку у галереи. В поредевшей толпе зевак и пострадавших мелькнуло лицо Федора. Или мне показалось? Да нет, мы даже на секунду встретились с ним глазами. Я повернулась и быстро пошла из парка к моей оставленной на парковке машине. Вслед доносились звуки гитары, но я не стала в них вслушиваться, твердо решив не поддаваться больше этому мороку — я знала, что музыкант ушел и никакая гитара здесь звучать не может.

Все эти события меня жутко вымотали, как я ни бодрилась. Я это поняла, как только села в машину. Сил не осталось ни на что. А мне предстояло еще писать статью и выдержать долгий разговор с Главным. Я откинулась в кресле и закрыла глаза, чтобы дать себе небольшую передышку. Мой старый, проверенный способ: отключиться на несколько минут от всего — и силы восстанавливаются сами.

Резкий, неприятный звук грубо выдернул меня из моей нирваны — по стеклу постучали каким-то металлическим предметом. Я открыла глаза, содрогнувшись всей душой. У машины, согнувшись, стоял Федор и заглядывал в окно. На голове у него была какая-то совершенно идиотская ярко-зеленая бейсболка.

— Боже мой, как ты меня напугал! — выдохнула я, открывая дверцу машины. — Как ты здесь оказался?

— Да так, — Федор неприятно усмехнулся, — гулял. А почему ты от меня сбежала?

— Сбежала? — Я сделала вид, что не понимаю, о чем он. — Это когда?

— Только что. — Федор опять неприятно усмехнулся. Его дикая кепка действовала мне на нервы.

— Не знаю, я тебя не видела, — раздраженно сказала я.

— Да как же не видела, если посмотрела прямо на меня?!

Ну вот, теперь начнется! Он наверняка видел, как мы разговаривали с Аркадием, и теперь занудит на час, изведет своими ревнивыми вопросами: кто он, что, из каковских?