Семена огня - Владимир Свержин

– Господин инструктор, а что писать-то?

– Вот ты даешь! – изумился Сергей. – Первое сентября, классная работа, тема сочинения: «Как я дожила до столь преклонного возраста с торричеллиевой пустотой во внутричерепном пространстве».

– Я же серьезно, – обиженно проговорила Женечка.

– Еще бы не серьезно! На эту тему надо писать кровью сердца вперемешку с горючими слезами. Женя, ну ты как маленькая: шо писать, как писать? Письмо Татьяны к Онегину.

– Но ведь Пипин захочет его прочитать, – напомнила девушка.

– Вот и прекрасно, заодно приобщится к классике великой русской литературы. Глядишь, на путь истинный выбредет. Евгения Тимуровна, возьмите себе в голову раз и насовсем главное правило любой политической риторики: ежели не знаешь, шо трындеть – бубни! Усекла?

– Усекла, но…

– Усеклано – это в Италии или в Японии? Тимуровна, ну ты сама подумай, в чем проблема? Пипин захочет прочесть. Нам-то что с его хотения? Он тебе кто: отец, муж, племянчатый внук от позапрошлого брака?

– Я не замужем.

– Согласен, неувязка вышла. Незаконный племянчатый внук. Пиши на русском языке все, шо тебе взбредет в голову, хоть краткий курс истории ВКП(б). Ты же чужестранка и не обязана в письменном виде доходчиво излагать свои мысли. Ты ж тутошних школ не заканчивала. Я тебе более того скажу, их тут пока и вовсе нет.

– Ой, простите, не подумала, – сокрушенно ответила племянница Инсти. – Всю жизнь училась излагать свои мысли красиво и понятно. А тут…

– Ладно, проехали. Даст бог, вернешься назад, там в Отделе Разработки будешь писать свои изложения красиво и обстоятельно.

В дверь, наклоняясь, чтобы не зацепить макушкой притолоку, вошел Фрейднур.

– Мой господин велел идти к вам, – смущаясь, пробасил он. – Сказал, что, того, вы желаете послать меня гонцом.

– Так и есть, – напуская на себя гордый вид, подтвердила девушка. – Но прежде я хочу узнать, насколько ты верен своему господину.

Комис удивленно заморгал, глядя на даму Ойген.

– Едва я научился держать в руках меч, отец велел мне отправляться сюда. И он сам прежде, стало быть, и два брата его служили еще отцу Пипина. Жизней не жалели, ну и, как есть, всегда пользовались доверием славных майордомов Австразии и Нейстрии. Мой господин, бывало, посылал меня с тайными вестями и в Бургундию, и в Ломбардию. В походах я охранял его, так же точно, как мой отец и дядя – его отца.

– Стало быть, ваш род уже два поколения служит Арнульфингам? – спросила Женя, припоминая, как именовалась династия, к которой принадлежал нынешний майордом.

– Если, того, – воитель замялся, – позволите сказать – то уже три поколения. Еще дед мой покойный тогда поступил на службу и был удостоен чести охранять… Ну, то есть, когда поступил, еще не покойный был.

– Достойно, очень достойно, – похвалила Женя. Суровое лицо северянина просветлело. – Раз все эти годы вы пользовались таким доверием, то у меня, конечно же, нет повода сомневаться.

– Я ж, вот истинный крест, мечом клянусь, исполню все в лучшем виде! – горячо заверил могучий воин.

– В этом я не сомневаюсь ни единого мига. По всему видно, что ты отменный храбрец. Впрочем, о чем я? Конечно, только храбрец мог столь долго и столь верно служить господину рядом с такой, – Женя картинно задумалась, подыскивая слова, – выдающейся дамой, как Брунгильда.

Лицо Фрейднура передернулось. Он на всякий случай оглянулся и понизил голос.

– О ней, того, всяко шепчутся…

– О чем?

– Это, ну, это, что того… – комис мучительно подыскивал слова.

– Что она помыкает братом?

– Да это что, это не то. Мне вот дядька как-то рассказывал… Но только ж – тсс! Потому как, ежели узнает – не помилует. Я только вам. Вы ж меня от смерти… А она на вас так поглядывает… В общем, не к добру это. – Длинные фразы тяжело давались Фрейднуру.

– Она что же, кого-то съела? – ужаснулась Евгения.

– Может, и так, кто о том доподлинно знает? – Фрейднур выглянул за дверь, убедился, что подслушивать его некому, и заговорил, близко наклоняясь к спасительнице: – Дядька рассказывал, когда Брунгильда только родилась, весь двор на охоте был. Отец девочки взял бабку-шепталку, кормилицу, пару слуг, с полдюжины своих воинов, да вместе с матерью и дитем отправился в город, чтобы крестить ребенка, – говорил он возбужденной скороговоркой, должно быть, в уме уже неоднократно произносил заготовленный текст.

– Понятно, – кивнула Женя.

– Оно-то так, да все ж наперекосяк пошло. Ехали они, а тут вдруг в небе тучи, ливень, молнии, вихрь такой, что не приведи Господь! С гор, что рядом были, не то что камни, а целые скалы отрывало да наземь бросало! Казалось, нет спасения ни конному, ни пешему, ни единой живой душе.

Одной такой огромной каменюкой возок, в котором ехали мать Брунгильды и ее дите, аккурат расшибло на куски. Старуху да кормилицу насмерть убило, а мать и девочка, хоть и побились сильно, но живы были. Отец, стало быть, в слезах: и дочь, и жена помирают, вокруг никто помочь не может. А вихрь-то все кружит, буря ревет, ливень такой, будто вновь потоп начался. Думали, уж всех четверых хоронить придется.

Ан сталось-то по-другому. Откуда ни возьмись, вышел на тропу старик с бородой по пояс, весь такой согбенный, лицо под капюшоном упрятано – ясное дело, святой отшельник. Поднял он руки к небу, прошептал что-то, по всему видать, молитву, и вдруг – ни бури, ни напасти как не бывало. Унеслась прочь, как кошка, ежели ей на хвост наступить. Осмотрел он раны, да и говорит: «Жена твоя, владыка сильный, оправится. А дочь, коли хочешь вновь увидеть, оставь здесь, ибо жизнь ее на волоске повисла, и до города дитя не довезти».

Майордом сильно закручинился. Еще бы: мало, что дочь его вот-вот Богу душу отдаст, так еще и душа эта некрещеная. Недалеко и того, – Фрейднур перекрестился, – злого призрака себе на дом нажить. Или, того хуже, кровососа-дохляка. А старец ему: «О том не кручинься, я сам все обряды свершу. Отдай мне девочку на семь да еще пару деньков, заберешь отсюда здоровехоньку».

«Да как же без молока-то?» – удивился тогда майордом.

А отшельник ему в ответ: «У моей козы молоко чудодейное. Ступай, и ни о чем не тревожься».

– Что же было дальше? – завороженно спросила Женечка.

– Как девять суток минуло, отец Брунгильды, а с ним и дядя мой, вернулись аккурат к тому самому месту. Вынес старец к ним дите, такое здоровое, щекастое, а уж заорало, так мелкие пичуги сами к совам в дупла попрятались.

В благодарность за спасение дочери старый господин вознамерился монастырь в том лесу поставить, но старец взбеленился: «Не тревожь, – говорит так сурово, – покоя моего! Не хочу, чтоб все, кому не лень, сюда дорогу топтали! Ежели желаешь угодить мне, то пусть Брунгильда ладанку, что я ей повесил, никогда не снимает. В той ладанке мощи силы необычайной. Они ее от смерти защитят и от хворей земных».