Смотри: прилетели ласточки - Яна Жемойтелите

– Мне цифры не понравились в нашем договоре, – кстати вспомнил Лешка. – Обещали десять штук, а по договору едва ли пять наберется.

– Так эти цифры для налоговой инспекции, соображай. Вон я одно лето картошку на этажи таскал. Так у меня по ведомости получалось, что я в месяц шестьсот рублей получаю…

– Ты же говоришь, в милиции работал.

– Так это когда было! Тебя еще на свете не было. А я уже по садам лазал, велосипеды крал, мопеды. А потом друг собаку завел, я щенка взял – и как отрезало. После армии в милицию работать пошел, в уголовку.

Лешка ощутил некоторую ущербность от того, что все здешние сотрудники когда-то работали в милиции, он один из кинологов, получается, пришел с улицы.

– Ты, студент, не переживай, – Колян как будто услышал его внутреннее беспокойство. – Прежде чем подойти к собаке, нужно самому стать человеком, сечешь? А для этого вовсе не обязательно быть ментом.

– Ну вот, а сам говоришь, что к Рыжику ни ногой.

– Я человек, но не камикадзе, – подчеркнуто, со значением, произнес Золотарь и одним махом осушил стакан. – В собачью башку не заглянешь, что там он про себя соображает. Вертит-вертит хвостом, а потом ка-ак жвакнет! А мне еще жить и жить, между прочим. Я, может, еще женюсь.

Лешка прикинул, что в таком возрасте жениться, пожалуй, уже не стоит. Но ничего говорить не стал. Пригубив вина, он немного помолчал – в это время в пространство жизни пророс голос диктора, вещавший о небывалом росте производства в течение прошлого, 2007 года. Тогда Лешка все-таки спросил:

– Я вот тут прошелся по территории… Смотрю: раньше при заводе были спорткомплекс, столовая, а теперь – руины одни. Кому все это мешало?

– Неправильно вопрос ставишь. Кому весь этот соцкультбыт нужен? Столовая – так мы вон сами сообразим, чего перекусить. Продуктов теперь в любом магазине навалом. А спорткомплекс – тут за день так ухайдакаешься, что только и думаешь, где б ноги скорей протянуть. На хрена этот спорткомплекс был трудящемуся, когда он вкалывал как проклятый, завод-то раньше был ого-го! Другое дело, если ты целый день в конторе задницу отсиживаешь… Да что за мысли у тебя коммунистические? Прям как у дяди Саши.

– По-моему, хороший человек – дядя Саша.

– Это ты, парень, наивный человек. Вот скажи мне: дядя Саша при тебе открывал дверь бывшего изолятора? Ну, там, сразу за воротами питомника.

– Такой кирпичный флигелек? Нет, не открывал. Только сказал, что раньше тут был изолятор для больных собак.

– Вот именно. И при мне он двери тоже не открывал. И ни при ком. И никакого изолятора тут сто лет как нет. Сечешь?

– Нет, – честно признался Лешка. – Тут много чего нет. Спорткомплекса, например.

– Еще скажи: библиотеки. Ты только прикинь. Почему старый в изолятор никого не пускает?

– Почему?

– Потому что он там что-то прячет. Наворовал в свое время – и скрывает.

– А что тут можно украсть? – искренне удивился Лешка.

Золотарь захохотал, откинувшись на стуле.

– А что, по-твоему, мы тут охраняем? Ой, я не могу… – Колян закашлялся и запил кашель вином, отхлебнув прямо из горла. – В спорткомплексе медного кабеля до хрена, им там все стены обмотаны. А сколько катушек на территории стоит! Ты свежим взглядом-то пройдись. Килограмм двести рублей стоит. Я вон на работу каждое утро мимо мазутной станции шкандыбаю. Там цветмет просто так валяется на земле. Я потихоньку насобирал, а потом сдал на две тыщи. Не слабо, а?

– Жесть, – выдохнул Лешка.

– Не жесть, а цветмет. Говорю, двести рублей килограмм…

Золотарь, поднявшись, снял с обогревателя сухие носки, тут же натянул их, – похоже, носки у него были вообще одни, – и очень серьезно, со знанием дела, произнес:

– Засиделись тут, пора в дозор… Я еще спросить хотел: ты чего все в перчатках ходишь, как дамочка? Перчатки – западло, понял? Возьми рукавицы на складе, нам по штату полагается.

– Да ладно, я в перчатках привык. Хоть они и западло, как ты говоришь… Золотарь хмыкнул.

Сумерки уже упали на землю. Оттого что день состоялся ясным и чистым и столь же ясным был вечер, сумеречное небо казалось темно-синим, с яркими крапинками звезд, похожее на отрез ситца в желтый горошек. Такого неба не случалось в городе, его забивал свет фонарей, и стены домов мешали читать звездный рисунок. Большая Медведица зависла над самым причалом, где в карауле стоял Грант – благородный пес, не привыкший брехать по ерунде. А чуть поодаль, под краном, нес службу Алмаз, который часто лаял в никуда, в воздух, просто обозначая свое присутствие…

– Колян, а где созвездие Гончих Псов? – заглядевшись на небо, спросил Лешка.

– Да хер его знает. Ты давай пломбы проверь, на месте ли, – Золотарь направил фонарь на двери спорткомплекса, который располагался на берегу, заросшем метровыми дудками. Среди этих дудок по проволоке, натянутой вдоль всего побережья, перемещались на цепях собаки. Почуяв приближение охраны, стражи разволновались, и потревоженная проволока породила странный, почти музыкальный звук.

– Что там, за этими пломбами? – Лешка поинтересовался тихо, не желая перебивать фантастический звук поющей проволоки.

– Цветмет, говорю же.

Фонарик метнулся на линию берега, выхватив из темноты силуэт Вьюги, которая трепетала от радости, заметив своих, и, стелясь по земле, даже не могла лаять. Вьюга желала показать, как хорошо она несет свою службу – только затем, чтобы угодить людям. Этим или другим, которые станут для нее своими. Хозяевами, от которых пахнет едой и прочим человеческим, чем никогда не пахнет от собак. За жизнь Вьюга повидала уже много хозяев, некоторые пахли очень противно, но все равно они называли ее по имени и давали есть за то, что она исправно несла свою службу на берегу. Там было вовсе не так уж плохо. По озеру ходили медленные сонные баржи, корабли и катера, которые иногда причаливали к заводской пристани. Помотавшись по волнам, люди рано или поздно понимали, что нет места на земле лучше родной гавани. И Вьюга радовалась вместе с ними и лаяла на них только для порядка, потому что так было нужно, чтобы ее любили хозяева…

Свет фонаря перетек дальше, на воду, быстро черкнул по ней желтую дорожку и тут же скакнул снова на берег. Вслед за ним Лешка вынырнул в действительность, в темно-синий вечер, где Колян проверял пломбы на дверях складских и хозяйственных помещений, четко следуя вперед знакомым маршрутом.

– Птицефабрику москвичи купили, – Колян бубнил себе под нос просто для того, чтобы не молчать. – Сразу стали с зарплатами мудрить, народ и побежал. Зато теперь объявления в любой газете: «Требуются птичницы», «Требуются разнорабочие». А ведь раньше туда было не устроиться! Москвичи, кажись, еще гостиницу купили. И наш завод купят, вот увидишь…

Лешка послушно следовал за ним, невольно соображая про себя, что вот же как странно случилось, что сейчас он обходит дозором тридцать гектаров русской земли, до отказа набитые медным кабелем и прочим металлическим ломом. И что Золотарь вообще-то беззлобный неплохой человек. И что дядя Саша тоже человек хороший. И что собаки только кажутся злыми, а на самом деле – добрейшие создания, которые просто хотят, чтобы был хозяин – у каждой свой. Но если мир наполнен хорошими людьми, отчего же тогда вокруг такая мерзость? И почему страдают всегда безответные? То есть собаки. Нет, ответить они, конечно, могут – жвакнуть хорошенько. А вот пожаловаться начальству уже не могут. Не умеют они рассказать, кто их обидел.