Супруг для леди - Элоиза Джеймс

– Сам себе удивляюсь, – признался Мейн, присоединившись к ней на верху лестницы.

– Собственно говоря, вам следовало бы осыпать меня поцелуями благодарности. Вот она я – прекрасная молодая вдова, позволившая вам сопровождать меня повсюду. Ведь не будь свет убежден в том, что вы вступили во внебрачную связь, он бы подумал о вас самое худшее.

– Что я не прочь жениться?

– Что у вас сифилис, – парировала она.

– Ваша благовоспитанность не перестает меня шокировать, – язвительно молвил он.

Имоджин ухмыльнулась. Она ощущала бодрость, которой не испытывала уже многие месяцы. Было в шутливой пикировке с Мейном нечто такое, отчего жизнь казалась не столь безнадежной. А ее горе – не столь неизбывным.

– Напускное благонравие вам не к лицу. Коль скоро свет убежден, что нас связывают любовные узы, то почему вы даже ни разу меня не поцеловали? Вы не находите меня желанной?

– Вы воплощаете в себе все, что есть желанного, как вам прекрасно известно. – Он бросил взгляд поверх ее головы и кивнул, приветствуя кого-то из своих знакомых. – Но неужели нам действительно надобно обсуждать недостаток сердечности в нашей дружбе именно в данный момент?

Имоджин огляделась вокруг. «Олмак» был заполнен людьми, которые явно восприняли их приезд с глубоким интересом. Она широко улыбнулась Мейну:

– Все важное должно обсуждаться на виду у всего света. Тогда людям не придется пускать в ход свое собственное воображение.

– В таком случае мне бы хотелось заметить, что никто пока до конца не убежден в том, что у нас с вами роман; в сущности, они не знают, что о нас и думать, чем и объясняется их интерес.

– Люди всегда верят в самое худшее, – сказала Имоджин, – в особенности если речь идет о молодых вдовах. Да что далеко ходить, Гризелда поведала мне об очаровательной балладе, в припеве которой утверждается, что если вы желаете поухаживать за вдовой, то вам надобно спустить бриджи.

Она пропела ему несколько строк.

– Уверен, за нашими спинами сейчас ведется очень много разговоров, – сказал Мейн. – И их будет еще больше, если вы будете петь сколько-нибудь громче. Юным леди, даже вдовам, не пристало знать подобные стихотворения. Я буду вынужден поговорить с сестрой о том, чтобы она устрожила присмотр за вами.

– У меня вошло в привычку особо не тревожиться по поводу того, что люди говорят за моей спиной, – ответила Имоджин. – Не то я могу возгордиться.

– Довольно умно, – молвил Мейн, подняв бровь. Она хихикнула.

– Я услышала это в одной пьесе.

– Что ж, вам, безусловно, грех жаловаться на свою репутацию. Вы были на верном пути к полному позору, когда я взял вас под свое крыло. А теперь взгляните на себя: о вас положительно судачит весь город, и все потому, что вы постоянно даете мне отпор. Если б только они знали правду!

– Я определенно снова дам вам отпор сегодня вечером: это вызывает такое оживление! Было бы жестоко с моей стороны не воспользоваться этим. Возможно, вам стоит пригласить меня на вальс.

– Только не надо снова давать мне пощечину, – попросил Мейн. – Жаль, что я вообще это предложил. Кажется, мне до сих пор больно прикасаться к челюсти.

– Обещаю, никаких пощечин, – сказала она, просунув руку Мейну под локоть и прильнув к нему.

– Дайте-ка я догадаюсь, в комнату только что вошла леди Блекшмидт?

Она улыбнулась ему ослепительно нежной улыбкой.

– Нет.

– Ваша сестра Тесс? Имоджин рассмеялась.

– Нет! С какой стати мне вздумалось бы поражать Тесс своими нежными чувствами к вам?

Мейн остановился.

– Проклятие, Имоджин, почему вы не сказали мне, что Рейф намеревается сегодня приехать в «Олмак»?

– Я понятия об этом не имела до этого момента, – ответила она, глядя, как ее бывший опекун пробирается сквозь толпу танцующих прямо к ним. – Вообще говоря, это весьма странно с его стороны. Мне казалось, Рейфу не нравится «Олмак», вы так не считаете? Здесь даже не подают спиртное.

– Я собираюсь рассказать ему правду, прежде чем он убьет меня, – заявил Мейн.

– Нет, ни в коем случае! Меня не особенно волнует то, что вы ведете себя со мной как пуританин, но я сгорю со стыда, если вы откроете это остальным, в особенности Рейфу!

– В этом нет ничего постыдного, – возразил Мейн. – Рейф преисполнится благодарности, узнав, что его самый близкий друг вовсе не совратил его подопечную, в особенности когда эта самая подопечная овдовела всего семь месяцев тому назад.

– Шесть, – поправила его Имоджин. Он посмотрел на нее сверху вниз.

– А сколько дней?

– Двадцать, – тихо сказала она.

– Именно, – со вздохом молвил он. – В любом случае каким же чудовищем он меня считает!

– О, ради Бога! – раздраженно воскликнула Имоджин. – Рейф более не мой опекун. Он лишился этой привилегии – если это можно так назвать, – когда я вышла замуж за Дрейвена. А что до вас, Мейн, то вы развратник; всему Лондону это известно. Рейф знает об этом так же прекрасно, как вы – о том, что он пьяница. Почему, скажите на милость, вам именно сейчас приспичило терзаться угрызениями совести?

– До чего у вас прелестная манера излагать мысли, – молвил Мейн. – Я всегда ловлю себя на том, что у меня делается легче на душе от ваших изысканных выражений.

– Я славлюсь своим добрым нравом, – ухмыльнувшись, сказала Имоджин.

Рейф почти пробрался в конец их комнаты, и даже отсюда Имоджин было видно, как он разъярен. Пожалуй, с ее стороны было жестоко позволить ему считать Мейна столь презренным типом. Но было в Рейфе нечто такое, отчего ей хотелось позлить его.

Как она и думала, Рейф пронесся между ними, словно студеный ветер, схватив их обоих за руки и одарив свирепой улыбкой, которая никого не ввела бы в заблуждение. Рейф никогда не отличался умением благопристойно вести себя в обществе. Двумя секундами позже все они стояли в одной из малых гостиных, примыкавших к передней, а Рейф предавался своему любимому занятию – упрекая Имоджин.

Она подошла к камину и провела пальцем по каминной полке. Ее белая лайковая перчатка сделалась серой. Пожалуй, она шепнет словечко на ухо мистеру Уиллису. Ему наверняка захочется узнать, что его заведение содержится не на подобающем уровне.

На мгновение она сосредоточила внимание на голосе Рейфа.

– У меня в голове не укладывается твоя распущенность! – Значит, он, по всей видимости, вымещал свой гнев на Мейне. Имоджин задумчиво вывела в пыли очертания четырехлистного клевера. Ей казалось не вполне справедливым по отношению к Мейну, что тому приходится принимать на себя всю тяжесть гнева Рейфа. Да вот, пожалуйста, Рейф назвал своего друга куда худшим словом, нежели развратник. В сущности…

– Боже милостивый! – воскликнула она, прижав испачканную перчатку к сердцу. – Могло ли статься, чтоб я верно расслышала это слово, ваша милость? Неужели я и вправду услышала, как вы употребили выражение «сатанинское отродье» в моем присутствии? – Имоджин подумала, что ее жеманная улыбка выразила вселенский ужас.