Бунт при Бетельгейзе - Евгений Гаркушев

— Нет у меня денег! — заорал, корчась от боли Цитрус. — Всё отняли!

— А если подумать?

— Нет денег! Нет денег! Нет денег!

— Стойкий, — расстроился Козлов. — Хоть и псих. Чего орешь-то? Ну, нет — так нет. Ладно, иди тогда. Раз у тебя больше ничего нет. Но я за тобой послежу, конечно, режим тебе усилю слегка. А там и до четвертого барака недалеко. Я бы подумал на твоем месте, Цитрус.

— Конечно, я подумаю! Как же не подумать? Что мне остается, кроме как думать днями и ночами?

Тяжело дыша, Эдик сидел у стены и не двигался. Никак не мог поверить, что его отпускают. Всё казалось, что это очередная злая шутка Козлова, и пытки сейчас продолжатся.

— Сам посуди, что с тобой поделаешь, раз у тебя больше ничего нет, — начальник колонии пожал плечами, обращаясь, видимо, прямо к прокурорским камерам слежения, — не убивать же тебя, в самом деле. Правда, парни?

Он обернулся к охранникам. Те угрюмо молчали. По всему было видно, что против того, чтобы прикончить заключенного, они ничего не имеют.

— Это не наши методы, — сказал Козлов и погрозил им пальцем. — Проводите его. Да поаккуратнее. Он у нас заключенный ценный. Встал уже на путь исправления. Скоро совсем исправится. Станет бедным и честным. Как мы сами.

Цитрус попытался подняться, но не смог, болели отбитые колени.

— Да помогите же ему, — рассердился начальник колонии, — что встали, как бараны… — Он осекся, угрюмо глянул на заключенного. — В общем, в камеру его. Пусть там полежит, подумает, как обещал. Так, Цитрус?

— Подумать никому не помешает, — покорно откликнулся Эдик.

— Это ты на что намекаешь, стервец? — Козлов погрозил заключенному дубинкой, которую по-прежнему сжимал в кулаке. — Гляди у меня. Я к тебе добрый-добрый. Но могу и разозлиться. И тогда держись у меня! Перейдешь на порожняк, в общую камеру. Сухие пайки за счастье посчитаешь…

Вечером возле камеры Цитруса объявился незнакомый коск, явно не из третьего барака. Пришел по коридору в сопровождении охранника и деликатно постучал в решетку.

— Не хрена тут стучать! — рыкнул охранник. — Входи, раз привели! И будь как дома.

— С какой это стати? — возмутился Цитрус. — В моей камере, и как дома?

— Будет теперь у вас жить, — объяснил тюремщик. — Камера-то четырехместная. А вы тут вдвоем. Вот, стало быть, принимайте пополнение.

— Угу, — буркнул Эдик. — Ладно. Ясно. Разберемся.

Незнакомый коск присел на пустующие нары, оглядел убранство камеры: гобелен лемурийской работы на стене, покрытый настоящей льняной скатертью столик, нары с шерстяными одеялами. Дылда храпел наверху в обнимку со своей резиновой девушкой.

Цитрус вперил негодующий взгляд в гостя.

— Могу я поговорить с Рукой? — осведомился тот.

— Тебе что, приглашение требуется? — Цитрус смерил его подозрительным взглядом. Подумал, не разбудить ли на всякий случай Дылду.

— Просто я не знаю, кто из вас Рука.

— То есть не видишь, что у меня вместо руки протез? Или думаешь, что я — тот громила наверху? А то и вовсе резиновая баба?

— Так она резиновая? — вздохнул коск. — Надо же, а дышит совсем как настоящая.

— Дышит? — обалдел Цитрус. — Ну, может, и дышит. А скорее это Дылда за нее дышит. Он без нее уже и дышать не может. Да… Так о чем ты хотел со мной поговорить?

Коск помялся немного, еще раз обшарил глазами комнату.

— Я тебя слушаю! — подбодрил его Эдик.

— Буду с тобой абсолютно честен, — сообщил гость и скорчил такую рожу, что всякому, кто это видел, немедленно должно было стать ясно — честность ему глубоко отвратительна. — Мне за твою голову Рука, предложили немного денежек.

— Совсем немного, судя по всему? — деловито поинтересовался Цитрус, поняв, к чему тот клонит.

— Я человек скромный, — сообщил коск, — мне главное, чтобы всё по справедливости было.

— Я и сам такой, — заверил его Эдик. — Скромность у меня буквально отовсюду прет. И на лбу написана. Кто увидит меня, сразу думает: вот идет скромняга Цитрус! Поэтому я и удивился, что ты не узнал меня сразу.

— А к справедливости в финансовых вопросах я отношусь особенно щепетильно, — продолжил гость, которого разговорчивость Эдика ничуть не смутила. Не иначе, был о ней наслышан.

— Похвально, — одобрил Цитрус, прикидывая, сколько денег запросит этот странный коск за то, что не стал его убивать. — Мы с тобой, наверное, имеем несколько схожих черт. Меня многие называют светочем справедливости. Вот, скажем, знаешь Пряника? Каждый день от счастья вопит, что еще жив. А почему он жив? Потому что я строг, но справедлив…

— Ты не смотри, что сейчас я такой, — продолжал коск, почти не обращая внимания на то, что говорит одновременно с Цитрусом, — я до того, как сюда попал, бухгалтером был.

— Да, выглядишь ты отвратно, — согласился Эдик. — Наверное, скромность и справедливость — единственные наши общие черты.

— Но нам придется с тобой решить кое-какие вопросы.

Цитрус начал нервничать. Да, сам он очень любил почесать языком, но совсем не любил, когда языком чесали другие. Немедленно начинал волноваться, чувствуя какой-то подвох. Как известно, большинство аферистов очень разговорчивые люди. Этот бывший бухгалтер на афериста, конечно, походил мало, зато он походил на опасного психа, которому в голову может прийти всё, что угодно.

— К делу, мой друг, пожалуйста, к делу, — поторопил бухгалтера Цитрус. Он бы с удовольствием разбудил Дылду, но как это сделать? Здоровяк храпит себе наверху, его иногда по полчаса не добудишься. А тут только привстанешь — и дикий бухгалтер вгонит в сердце заточку. Нет, нужно быть спокойнее и стремиться к конструктивному диалогу! Даже с финансово щепетильными скромными сумасшедшими, стремящимися к справедливости, нужно разговаривать вежливо.

— Вот я и говорю дело, — проговорил тот, — когда мне денег за тебя предложили, я сразу понял, что это судьба.

— Что?! — насторожился Эдик еще больше.

— Я понял, что такой разумный и правильный человек, как Рука, сразу поймет, что Веня Прыщ ему пригодится. Тем более что Веня — не только бухгалтер. Веня много слышал, много знает. Без Вени тяжело будет, с такими-то деньжищами. О многих темных делишках, что тут будут в ближайшее время творяться, тебе бы следовало знать. Да уж. А я бы тебе всё рассказал.

Бывший бухгалтер почесал шею, и Цитрус сразу смекнул, почему его прозвали Прыщом — вся шея парня была покрыта крупными прыщами с белыми головками. Эдик понял, что такого отвратительного типа ему наблюдать еще не приходилось. Бородавочники и те на личину милее. А у этого — то ли глюмзии, то ли еще какая гадость. И поручают ему мокрые дела, скорее всего, потому, что уверены — этому-то точно терять нечего. А если твое дело труба, пойдешь на любое преступление, чтобы только продлить свое существование.