Медбрат Коростоянов (библия материалиста) - Алла Дымовская

Тем же вечером я потащился на гуляй-поле. Часов этак около восьми. Чтоб Кривошапка уже успел вернуться, но еще не успел набраться. И был бы особенно рад подношению. Обставить свой визит великих трудов не потребовало. Слухи, вездесущие, точно акции МММ, скорее всего, уже добрались до любознательного правового хранителя, ну а я, в частном порядке: вам же проще, товарищ старший лейтенант, без лишней бумажной возни, приглядите одним глазком, ну, форменное безобразие, открыто внаглую, алкаши проклятые. И сразу буль-буль-буль, сто грамм. Как-то так и случилось.

– А-а-а, Фелька! – это он говорил мне спустя каких-то два часа, – Бляди, бляди все! И жена, и мать ее, сука!

Кривошапка заплакал. Я заплакал тоже. Почему нет? За компанию и жид удавился. Мне захотелось, взял и пустил слезу, кому мешает? Вдобавок я был пьян изрядно. Если бы не фельдшерская практика в ашхабадском госпитале, то и в драбадан. Но опыт не подвел. Тем более, после водки пили разбавленный спирт. А, ну ее! Старлей расщедрился, достал народный оброк, на треть пустая бутыль «рояля», как обзывали в Бурьяновске заграничный девяностошестипроцентный. Воды в кране было навалом, в тот день не отключали, чтоб не бегать туда-сюда, Кривошапка сразу набрал в раковине полное пластиковое ведерко, по моему подозрению – бывшее мусорное. Оттуда черпали пол-литровой походной кружкой, два к одному, смешать, но не взбалтывать, для осадка заедая по ходу дела китайской тушенкой. Мне, как гостю, полагалась алюминиевая гнутая вилка, старлей вкушал консервированный продукт прямо с ножа – настоящей, отобранной у кого-то по случаю «финки». Порезал язык, и заплакал еще горше. А я сообразил, пришло время спросить о своем интересе.

Ответ вышел для меня неожиданным.

– От этого хмыря держись подальше, – Кривошапка даже частично протрезвел. – Пидор залетный, из Москвы. Благотворитель! А сам под Пензой срок мотал на строгом.

– Вор в законе? – подбавил я огоньку, очень уж сочеталось с мумией тролля. Как я раньше не сообразил? Точно в чернушном кино, и пробы проходить не надо. Тюрягой за версту.

– Кой там, в законе! – бедняга «игумен» чистосердечно изумился. – Ворюга, бля! Тырил миллионами стройматериалы, еще под Гришиным, шестерка, молодой, да ранний, загремел на полную катушку. Откуда знаю? Все знают – спросил, где надо. Чего он у нас забыл? Фу-ты-ну-ты, сучок, напылил своими телегами, говнюк такой. Нужно было ему пальнуть по колесам, кто тут власть? Я власть! Говорят, Ельцин его выпустил, как жертву репрессий, – с обидой констатировал старлей и непонятно к чему добавил с пьяной злостью: – Ельцин – мандула! Вот получу «кресты» на погоны, всех у…бу на хер!

Пока Кривошапка забористо и наивно вслух мечтал о будущем капитанском чине, я пытался собрать расползающиеся мысли. Николай Иванович Ваворок, бывший зек, хищения в особо крупных, у деляг Мутного Времени в чести, а сам-то кто? Коммерсант, урка или еще чего похуже? Спрашивать у старлея выходило бесполезным, я это понял. О текущих делах мумии тролля он явно осведомлен не был, хотя и любопытствовал, но не сверх меры – чего он у нас забыл? Чего забыл, я не стал говорить тоже. Потому, нельзя было предугадать наперед, правую или доходную сторону займет Кривошапка, случись ему выбирать. Распитая совместно бутылка ничего не значила, назавтра буйный «игумен» вполне мог вообще меня не узнать и безучастно пройти мимо. А тут взаправдашний капиталист, подобных ему в Бурьяновске отродясь не видывали. Деньги страшная сила, никакой красоте за ними не угнаться, тем более моральному облику рядового милицейского офицеришки против не устоять. У Кривошапки свой интерес, глядишь, пидор и говнюк превратится в многоуважаемого Николая Ивановича. Еще по шапке даст, если кто назовет иначе – такой вот каламбур.

Но в мутной моей голове утвердилось очевидное предзнание. Ответ необходимо искать в Москве. По наводке прибыл, значит, и наводку кто-то дал. Информация о том, кто такой Николай Иванович Ваворок, оказалась бесполезной, зря Мотя о ней просил. Дело не в звании и статусе, дело в преследуемой цели. Отсюда, из Бурьяновска, не угадать и не увидать. Но какие концы я мог свести с концами в Москве? Опять на выручку пришел хмель. Кому-то лучше думается на трезвую голову, а кому-то в угаре пития, особенно если идет речь о событиях сюрреалистических. Я вспомнил о человеке, сосватавшем меня в стационар № 3,14… в периоде, имевшем прямое отношение к… в общем, к тому учреждению, которое осуществляло надзор. Пусть в отставке, но бывших службистов-«спец» не бывает.

– Еще и попа сманил, – вдруг сказал Кривошапка, клюнул носом в кружку, ага, пустая. – Зачерпни чуток.

Я машинально опустил порожнюю посудину в ведро.

– Какого попа? – и сердце погнало отравленную «роялем» кровь быстрее.

– Нашего попа. Наобещал ему с три короба, в Москву! В Москву! Башлей дал, – прищелкнул языком старлей, будто и с завистью.

– За что? – упавшим голосом спросил я.

– За спасение души. Хороший поп. Жалко если уедет. Эх-хо, рыба ищет…, – чего ищет рыба буйный «игумен» не успел досказать, его прервала икота.

Кривошапка не кривил душой, еще один каламбур. Он и впрямь считал отца Паисия святым человеком. За то, что «хороший поп» усердно старался примирить его с проказницей женой и проказой тещей. Старлею это было на руку, он мечтал вернуться в законную семью, и еще мечтал, чтоб сдохла «Танькина мамаша, курва», а обе женщины мечтали, чтобы муж и зять бросил пить горькую. Первое было достижимо, второе достижимо со временем, третье недостижимо совсем. Надо было только убедить в этом заинтересованных лиц. За что и взялся отец Паисий с завидной энергией и не без выгоды для себя. Мирить никого в конечном итоге он не собирался, батюшке приносил прибыль лишь сам процесс, а не его исход. Питаемый надеждой Кривошапка о том не подозревал, хотя подозрительность-то как раз и была его хлеб. Однако старлей свято веровал в отца Паисия, как он его себе воображал, потому что, каждому свойственно верить в лучшее и обманываться, иначе нет никакого смысла жить.

Зато, с подачи буйного «игумена», я отчетливо представил себе, откуда возникло такое рвение: посещение страждущего и скверно болящего Феномена. Агент-соглядатай, задешево купленный, вот почему плевать он хотел на мой призывный плакат. Не до плакатов было батюшке, ему светила столица и богатый покровитель в ней.

Обложили. Краткий, как словарь, неутешительный вывод. Обложили со всех сторон. Клоны-братки, прикормленный отец Паисий, не сегодня-завтра купят и Кривошапку. Зачем? Мать моя, зачем? Еще секунду назад все вроде бы прояснилось, приоткрылось краешком, и вновь кануло в безответную бездну. Обычный заговор плетут, если предмет желаний заговорщиков стоит потраченных усилий. Стало быть, стоит. Что делать? Что? Делать? Первым побуждением моим, с пылу с пьяну, было нагрянуть внепланово в наш дурдом, да и вытрясти из скрытника Моти всю душу. Вторым, идти домой и проспаться. Ничего не скажет мне Мотя, кроме того, что уже сказал. Значит, неважно, что именно знает он, важно, насколько информирован «мертвый» Николай Иванович. Все равно получалось, в Москву!

Насилу отвязавшись от забуревшего Кривошапки, я побрел по гуляй-полю в обратную сторону той, откуда пришел. Спирт разбирал меня, нагонял тоску и жалость к самому себе, будто в целом мире кроме меня и людей-то не осталось. Остались, как нет! Где-то тут заветные окна Лидкиной квартиры. Я огляделся и стал гадать. В глазах у меня плыло. Я не видел ее только два дня, а заскучал, будто прошла не одна неделя. Что если, наше неудавшееся свидание свело на нет мою привлекательность, как случайного развлечения? Вдруг Лидка обиделась, сам пригласил, и сам втравил в нелицеприятную историю, хотя чем я был виноват? Я бы извинился, сколько угодно раз, но как это сделать? Завтра найду, даже если придется стучаться в чужие двери подряд. Все равно, беготни предстояло, только держись на ногах.