Конец – молчание - Виктор Егоров

Скорее это была акробатика, чем танец в привычном для европейца понимании. Держа в руках зажженные свечи, мужчина кувыркался, но свечи не гасли! Другой исполнял «танец глаз»: освещая лицо и стоя совершенно неподвижно, он в такт музыке поднимал то одно, то другое веко.

– Да, в этой стране есть кое-что интересное… – произнес чей-то пьяный голос, когда выступление окончилось, но хрустальные люстры еще не налились светом.

– Многоженство? Или институт сиге? Брак, так сказать, на определенное время? – живо откликнулся другой, не менее хмельной, голос. – Это действительно прелесть… Наступил оговоренный в контракте срок – брык, – и все механически расторгнуто! Или на одну жену меньше, что тоже неплохо, или вообще снова холостяк! Вот мехр – деньги невесте на случай развода – или плата теще «за материнское молоко» – это уж ни к чему… А существование сиге мне явно по душе!

И пошло… И поехало… А когда мужчины устали острословить о персидских обычаях, кто-то снова вспомнил:

– А как прекрасно Гитлер изложил свои взгляды в «Майн кампф»! И, главное, когда? Задолго до прихода к власти! «Молодой человек должен научиться молчать и, если нужно, молча терпеть несправедливость. Если бы немецкому юношеству в народных школах меньше вдалбливали знаний и внушали большее самообладание, то это было бы щедро вознаграждено в годы 1915–1918…»

«Сейчас этот балбес начнет разглагольствовать об “ударе ножом в спину”, который якобы нанес Германии ее собственный пролетариат, неожиданно устроив в ноябре восемнадцатого революцию»… – с тоской подумал Дима.

Но «балбеса» больше интересовало не прошлое, а будущее. И, несколько протрезвев, он начал прикидывать, что получит, когда немцы наконец-то вторгнутся в Россию. По общему оживлению, охватившему компанию, Дима понял, что коснулись самой заветной темы. Дебаты только стали набирать силу, когда вышли двое мужчин и под звуки кануна, струнного инструмента наподобие гуслей, принялись петь по очереди двустишия.

Дима, которому Максим Фридрихович перевел это так же безразлично, как и все предыдущее, вздрогнул от неожиданности. А старший Кесслер спокойненько попыхивал своей «носогрейкой». Но Дима вспомнил, как однажды Максим Фридрихович не сдержался…

Кончился будний день мастерской – ушли последние клиенты, закрылись легкие решетчатые створки дверей. Теперь они могли, по-холостяцки поужинав, кое-что обсудить, почитать, а то и сыграть партию-другую в шахматы: Дима, один из лучших шахматистов наркомата, нашел в лице Максима Фридриховича достойного соперника.

Шахматы – не карты и не триктрак, которым здесь все, даже русские, повально увлечены. Особого умственного напряжения эти игры не требуют, зато азарта – бездна!

Максим Фридрихович жарил яичницу-глазунью, которая у него отлично получалась. Дима накрывал на стол. Тихонько наигрывало радио – что-то местное, заунывное, бесконечное…

Вдруг музыка прервалась, и бархатистый мужской голос стал читать стихи.

– Хафиз… – сказал грустно Кесслер. – Какой все-таки красивый персидский язык! Не устаю восхищаться.

Шипя и постреливая маслом, дожаривалась глазунья, грелась вода для кофе… А Кесслер, вторя мягкому баритону, негромко переводил:

У хозяев радиомастерской были тревожные дни: «отец» и «сын» жили в ожидании радиограммы из Москвы, от которой многое зависело.

Перед Димой часто маячило озабоченное лицо Горина, а в ушах звучали присказки Денисенки. Что-нибудь в таком роде: «Я это сделал дважды – первый и последний раз…» Воркотня Миши всегда возникала на нервной почве – или от больших удач, или от надвигающихся неприятностей.

Как все легко и благополучно в сказках – что в русских, что в иранских – и как трудно в жизни! В России чудеса творила добрая Жар-птица. Здесь – огромная Симорг, свившая гнездо для своих птенцов на высоченной чинаре. «Я дам тебе свои перья, – сказала она принцу, тот убил дракона, покушавшегося на ее малышей. – Зажги одно перо, и я спасу тебя, где бы ты ни был»…

Варгасов знал: их никогда не бросят в беде. Лишь, бы успели…

Как-то Величко с гордостью сказал Диме:

– Нас с тобой приглашает к себе герр Редер!

Варгасов удивился: сколько времени они в Тегеране, а «коммерсант» Хайнц Редер не давал о себе знать. Что это вдруг младший Кесслер ему понадобился?

В назначенный день и час, минута в минуту, как и подобает пунктуальному немцу, Варгасов стоял на проспекте Саади; около замысловатых чугунных ворот редеровского особняка. А еще через мгновение, очутившись в сумрачном вестибюле и удивленно оглядываясь в поисках Величко, Дима услышал вкрадчивый голос:

– Вы ищете Григория Степановича? Он не придет.

Перед Димой возник плотный мужчина среднего роста в полосатом модном костюме, хорошо скрывавшем кругленькое, явно пивное, брюшко. Это был Хайнц Редер.

– У меня сегодня несколько изменились обстоятельства, и я перенес нашу встречу. А вам дозвониться не успел….

Варгасов хотел откланяться, но Редер запротестовал:

– Тут уж моя вина, я должен был вас предупредить! А раз уж так получилось, пройдемте в комнату, поговорим. Я хоть и наслышан о вас, все же хотел бы узнать получше сына такого достойного человека, как Макс Кесслер…

Сидя в мягких креслах у низкого круглого столика, они перебрасывались незначительными фразами в ожидании, пока молодая персиянка подаст традиционный чай. Дима мало видел лиц местных женщин: многие носили чадру, поэтому с любопытством рассматривал девушку.

Служанка Редера была одета по-европейски. Темно-сиреневое платье, на котором ярко выделялся белоснежный фартучек… Ажурные чулки… Туфли на высоких каблуках… Но синяя сурьма, которой были подведены веки, и совершенно прямая линия бровей, созданная с помощью усмы – типично иранская косметика, – плохо гармонировали с кокетливой крахмальной наколкой в смоляных волосах.

Гладкие оливковые щеки девушки зарделись – ее смущал варгасовский взгляд. Наверное, поэтому она делала все не так быстро, как хотелось бы хозяину. И он, дымя в одиночестве сигарой – Дима не составил ему компанию, ѕ хмуро смотрел на служанку.

Когда она справилась с чашками, тарелками, различными сладостями, Редер бросил ей сквозь зубы: «Убирайся» – и жестом пригласил Диму приступить к чаепитию.

Но тот все еще смотрел вслед служанке – на ее осиную талию, перехваченную завязками фартука, на глянцево блестевшую тяжелую гору кос на затылке – и думал: «Вот такими, очевидно, бывают гурии, населяющие рай… Жаль только, что рука подкачала…» Дима обратил внимание, что правая кисть изуродована большим родимым пятном.