Темное дитя - Ольга Фикс

Сама я Аграт не видела со времени Тёмкиного чудесного исцеления. Но Тёмка каким-то непонятным образом с матерью общалась. Выяснялось это из внезапно брошенных фраз: «А мама сказала, что человеческие яды на нас не действуют»; «А мама сказала, что такие по-настоящему опасные агаты встречаются редко. Обычно они гораздо слабее и только кожу обжечь могут»; «А мама сказала, что дело, конечно, твое, но она бы на твоем месте больше не посылала денег тому дядьке из Москвы. Что прошло, то прошло, и теперь никому из вас пользы от этого не будет».

Какое, спрашивается, Аграт дело? Или у нее у самой на тот сапфир виды были? Хотя вряд ли, наверняка ведь этих драгоценных камней, и вообще всяких кладов, под землей пруд пруди, знать бы только места. Хотя, конечно, если ты живешь тысячи лет и память у тебя хорошая…

– Тём, она что, к тебе приходит, когда я ухожу?

– Нет, не приходит, – отвечала Тёмка, и глаза у нее при этом делались такие тоскливые, что я сразу понимала – сестренка не врет.

– А как тогда? Я не понимаю.

– Ну чего ты не понимаешь? Должна ж я с ней разговаривать иногда? Она ж все-таки моя мама! – сердилась Тёмка на мою тупость. Для нее все как всегда было просто. Захотела – стала. Захотела – поговорила. Захотела – приволокла откуда-то Шамира в банке.

– А он стекло не прогрызет? – поинтересовалась я, забирая банку с червяком у Тёмы из рук. Червяк как червяк, розовый, гладкий, на дождевого похож.

– А на фига? – лениво отозвался Шамир, вползая по стенке и, свесившись через край, покачивая головой. – Стекло ж невкусное.

Я чуть не выронила банку.

Некоторое время мы с Шамиром молча разглядывали друг друга. Крохотные глазки-бусинки ввиду отсутствия век не мигали.

Шамир не выдержал первым:

– Ну ты, эт-та, показывай, чего грызть. А то у вас тут, наверху, воздух разреженный, меня уже от него мутит. Сблюю если – ничего, уберете?

Работал Шамир на совесть. Стена после него сделалась белоснежной, как сахар. А пол – что ж, пол пришлось еще раз протереть.

* * *

Оставалась последняя, самая приятная часть приготовлений – затариться новой посудой и прочей хозяйственной мелочевкой.

Нагруженные, как верблюды, мы с Тёмкой весело топали по сверкающему чистыми окнами Кинг Джорджу, на ходу проверяя, все ли мы сообразили купить.

– Клеенка для стола, мочалки для мытья посуды, открывалка для бутылок – о, Тёмка, про открывалку мы как раз забыли!

– Salut! – Навстречу нам шел нагруженный кастрюлями и сковородками Жан-Марк. – О-ля-ля, сколько всего! Может, вас подвезти?

Пять минут назад я переменила руки – коробку с кастрюлей в левую, пакет с мелочевкой в правую, но веревка от коробки уже снова больно врезалась в кожу.

– Давай!

Мы с Тёмкой запрыгнули в машину, привычно сбрасывая на пол с сидений отчеты, счета, рекламы новых лекарств. В клетке в багажнике повизгивал щенок лабрадора.

– Что с ним?

– Уже ничего. Домой отвожу. Хозяева на время уборки заперли его на балконе, а он там нажрался бытовой химии. Пришлось желудок промыть, прокапать. А вы как? Где вы на седер?

– В Бейт Вагане, у рава. А ты?

Жан-Марк помрачнел:

– Даже и не знаю. Родители собирались приехать, но у отца в последний момент не срослось. Партнер подвел, не на кого клинику оставить. Наверное, пойду в колель. Тоскливо это, Песах все-таки семейный праздник.

– А давай с нами! – неожиданно для себя предложила я.

– А это удобно? – Жан-Марк явно обрадовался. – Может, лучше сперва спросить?

– Удобно-удобно! Незачем спрашивать, там такая толпень соберется, тебя даже и не заметят. Решат, чей-нибудь сват или брат. Рав сказал, на Песах его дом открыт для всех.

* * *

Насколько для всех, я осознала, когда первым, кого мы с Тёмкой встретили, войдя в прихожую, был Мендель-Хаим с женой и дочкой. Жена сразу обняла и куда-то утащила толстенькую Нехаму, а Мендель-Хаим, наоборот, на несколько минут задержался и многозначительно на нас посмотрел.

– Он разве не в Монголии?

– Приехал в отпуск, – объяснил рав. – Не мог же я его не пригласить. Мой отец был сандаком его деда в Кременчуге.

Жан-Марк появился в самый последний момент, так что я едва успела его представить, но место за столом для него, конечно, нашлось. Там такой огромный стол, что за ним, мне кажется, всему свету нашлось бы место!

На этот раз я не позволила Тёмке сесть где-то далеко от меня, с детьми, где я не смогла бы за ней уследить. Усадила рядом с собой. Место справа от нее, нарочно или случайно, осталось незанятым.

– И вот хлеб бедности нашей, – сказал рав, преломив мацу. – Всякий, кто голоден, пусть приходит и ест. Всякий, кто желает праздновать с нами Песах, пусть приходит и празднует!

В этот момент дверь отворилась и в комнату неслышными шагами вошла Аграт. Несколько человек сдавленно ахнули, рав смолк, и все уставились на нее.

Аграт спокойно обошла стол и села на свободное место, справа от своей дочери.

Рав улыбнулся и продолжал вести седер. «Чем отличается эта ночь от других ночей?» Люди сосредоточились на происходящем, задавали вопросы, обсуждали отдельные ключевые моменты Исхода из Египта и традиции празднования Песаха тысячелетия назад. Казалось, все забыли, кто сидит между нами. Женщины как всегда помалкивали. Тёмка, сидя между матерью и мной, выглядела совершенно счастливой.

Один лишь Мендель-Хаим весь вечер не сводил с Аграт сверкающих жадным блеском глаз.

«Да он просто в нее влюблен!» – дошло наконец до меня, и мне стало жалко его жену.

* * *

– Еврейская традиция учит, что ничего не бывает плохим или хорошим само по себе, – сказал рав, когда мы с ним в четыре руки мыли на кухне посуду.

Геня еще во время седера почувствовала себя нехорошо и потому сразу же ушла спать. Глиняного голема, как не поддающегося откошеровке на Песах, временно отстранили от обязанностей. Дочери, невестки и прочие присутствовавшие на седере женщины выглядели еле живыми после бесконечной уборки и были милостиво отпущены по домам.

– До Бога одинаково далеко как от неба, так и от земли. Неважно, бес ты или человек, важны лишь твои поступки. У каждого есть свобода выбора.

– А как это сочетается с тем, что Бог типа все видит и знает и заранее в курсе всего, что произойдет? – поинтересовалась я.

– Никак. В этом-то и заключается парадокс.

– Уфф! Боюсь, я этого никогда не пойму.

– Так никто и не понимает, – рав усмехнулся в аккуратно расчесанные усы. – Этим вера выгодно отличается от науки. В науке все взвешено, рассчитано и миллион раз проверено. А вера иррациональна. Не нужно ничего понимать, достаточно верить.