Тайна Северного креста - Итела Карус

Бориска, не сдержавшись, хлюпнул носом.

– Я кое-как рану стянул, но увезти княжича в лагерь не смог. Он упирался, вас дождаться хотел. И вот, дождался.

Ремунас, белый как полотно, все прижимал к себе сына. А тот затих у него на груди, похоже вовсе сознания лишился.

– Ничего-ничего, сынок, – шептал мужчина, – главное, что ты жив. Сейчас доберемся до своего лагеря, перевяжем твою рану, и все будет хорошо. Битва уже стихает, и, похоже, победа достанется нам.

Он подхватил на руки ослабевшее тело Иванкаса и понес к недалекому уже вагенбургу.

– Пошли, Бориска, забирай коней и пошли, – обернулся он к верному телохранителю своего сына. Потом улыбнулся ему: – А ты молодец, герой, однако.

Когда битва откатилась к тевтонскому лагерю, Раймонд де Клер отправился искать пана Пешека. Жив ли еще могучий воин из мазовецких земель? Уж больно тяжелый удар нанес ему тевтонский рыцарь. Пан Пешек был жив, но тень смерти уже витала над ним. Рыцарь лежал на импровизированном ложе из веток и плащей под открытым небом, окруженный своими людьми. Нести его в лагерь не решились – уж очень он был плох, а рана тяжелая, с такими не выживают. Лицо старого рыцаря было бледным, а вокруг губ выделялся еще более бледный голубоватый треугольник – верный признак близкого конца. Но когда бургундец склонился над ним, глаза раненого открылись, и в них отразилась работа мысли.

– Янек… – прошептал он едва слышно.

Раймонд его понял. Старый пан хотел видеть зятя.

– Я сейчас, пан Пешек, – произнес поспешно и поднялся.

«Если только мой побратим еще жив, – промелькнула мысль, – в этакой сече сложить голову немудрено».

Янека он нашел. Тот остался цел, как и Ласло. Уже настоящий рыцарь Ласло, поскольку король перед битвой возвел его, наряду с другими шляхтичами и оруженосцами, в рыцарское звание. Побратим немедленно устремился к тестю, искренне опечаленный его тяжелым состоянием.

Здесь ничего не изменилось. Пан Пешек доживал последние минуты. Свою смерть он принимал спокойно. Каждый рыцарь, выходя на битву, был готов к ней. Но пан Пешек должен был знать, что дочь его единственная, свет его души, останется под надежной защитой крепкой мужской руки. Это было важнее всего в эти последние минуты прощания с жизнью.

Когда Янек подошел к месту, где лежал его тесть, и взглянул на него, сердце сжалось – могучий рыцарь был повержен и находился на пороге смерти.

– Я здесь, пан Пешек, – сказал, опустившись на колени и взяв в свои ладони холодеющую уже руку прославленного воина.

Старый рыцарь с усилием открыл глаза, но когда увидел зятя, живого и, кажется, невредимого, в них вспыхнул угасающий уже огонек сознания.

– Седловцы… – прошептал он непослушными губами.

– Знаю, – кивнул Янек.

Смотреть на бессилие человека, который мог свалить в былые времена и тура, было больно.

– Ингуш моя… – Губы уже начинали синеть, но в глазах появилось странное выражение: и просьба, и требование одновременно.

– Я сберегу ее, клянусь, – поспешил заверить тестя Янек, произнеся слова громко и отчетливо.

Старый рыцарь должен был услышать его, чтобы со спокойной душой уйти в мир иной. Пан Пешек вздохнул с облегчением, вытянулся и затих. Все было кончено.

Янек обернулся к другу. Глаза его непроизвольно зажмурились, налившись слезами. Мужчины ведь не плачут, не должны, тем более рыцари. Но боль потери была велика, и удержать ее внутри не удавалось.

– Я понимаю тебя, побратим, – печально и с болью в голосе отозвался Раймонд. – Я тоже потерял сегодня Жана. И это оказалось ужасно больно. Ведь он со мной столько лет, что и не счесть. Едва стал рыцарем, и на тебе, погиб. Меня спасать кинулся. А я теперь даже похоронить его не смогу, как должно. От него просто ничего не осталось. Сам понимаешь, что значит упасть с коня во время битвы.

И оба друга затихли, углубившись каждый в свое горе. Осознание великой победы, и радость, и ликование – все это придет позднее. Сейчас свою жатву собирает боль утрат.

А воины, погнавшие крестоносцев, ворвались в их лагерь. Король последовал за своими войсками. Здесь, в вагенбурге поверженных врагов, он взошел на пригорок и, преклонив колени, вознес благодарственную молитву Господу за одержанную ими победу. Он не стал возражать, когда воины кинулись грабить богатый тевтонский обоз – они заслужили это, так гласят законы войны. Владислав криво улыбнулся, когда ему показали обнаруженные там повозки, груженные оковами и цепями, – так поляков и литвинов собирались эти звери, крестом осененные, уводить с поля боя. Но не вышло. Господь рассудил иначе. Король позволил своим воинам почувствовать себя по-настоящему победителями во вражеском лагере. Только одно повеление дал – все бочки с вином, что приготовили тевтонцы для празднования своей победы, а было их немало, разбить и содержимое вылить. Воины смотрели с огромным сожалением, как впитывается в истоптанную землю жидкость, что могла бы согреть их и принести успокоение, но ослушаться не посмел никто. Владислав знал, что делал. Ему нужно было сохранить боеспособное войско, поскольку это был еще не конец войны, хоть и славный конец решающей битвы.

Здесь же, на территории побежденного врага, король-победитель принимал почести, дороже которых не было. Владислав стоял на возвышении, а к его ногам торжественно складывали в ряд стяги поверженных вражеских хоругвей, один за другим, пятьдесят одно знамя, а писари только успевали их записывать. Это был самый дорогой военный трофей, и глаза короля увлажнились. Не напрасно, значит, было это нечеловеческое напряжение сил, не напрасны были потери, от которых еще долго будет болеть душа.

Взятых в плен рыцарей тоже было много, в основном это были приехавшие из Европы гости, что желали помочь ордену в победе над язычниками. Им столько сказок рассказывали о Польше, не говоря уже о Литве. И дикие, мол, они, понятия не имеют о чести, и воевать не обучены, лезут как звери, им ли против рыцарей выстоять. Но когда они своими глазами увидели польские и литовские хоругви, четко и грамотно организованные и дисциплинированные, когда почувствовали, как они сражаются, многие из них стали выходить из боя. Их идеал, который они видели в рыцарях-крестоносцах, начал тускнеть очень быстро вскоре после того, как они прибыли в Пруссию, а сейчас был повержен. Чтобы сохранить себе жизнь, они сдавались в плен. Переговоры с ними велись весьма цивилизованно.

Когда после сражения масштабы потерь были примерно определены и стали известны имена погибших, король велел отслужить по ним поминальную службу и похоронить с почестями тела тех, кого удалось найти и опознать. Многие из павших были превращены в месиво копытами коней, и глубоко пропитавшаяся кровью земля стала их общей могилой.

По примерным подсчетам, как польская, так и литовская армия потеряли до четверти своих воинов. Это было больно и горько и королю, и князю. Но те, кто внес наибольший вклад в их общую, так трудно доставшуюся победу, заслуживали того, чтобы быть отмеченными и награжденными. И король торжественно отмечал отличившихся, и раздавал награды.