Ход Роджера Мургатройда - Гилберт Адэр

– Кто-нибудь еще заметил, когда именно ушел полковник?

– Ну, сэр…

– Да, Фаррар?

– Вы помните, он хотел, чтобы кто-нибудь заглянул на кухню проверить, как там слуги?

– И?…

– Ну, одна из стен кухни включает эркер, и если стоять там, слушая гомон слуг…

– Да-да, продолжайте.

– Ну, оттуда видно всех, кто выходит из дома. И минут через пятнадцать полковник действительно прошел мимо эркера, мимо араукарии, а за ним трусил ваш пес Тобермори, и по кухонным часам было ровно четверть первого.

– Четверть первого, э? – Трабшо помолчал, взвешивая. – Значит, он пробыл на пустоши заметно более часа.

Он снова обернулся к Мэри Ффолкс.

– Простите, миссис Ффолкс, но вы ведь понимаете, что, так сказать, оздоровительные привычки вашего мужа мне неизвестны. Это нормальное время, которое обычно занимает его прогулка? Или слишком долгое? Или что?

– О Господи, инспектор, я, право, не могу ответить. Ведь мне никогда и в голову не приходило проверять, какое время Роджер гулял в тот или иной раз. Да и в любом случае я абсолютно безнадежна, когда дело касается времени. Я всегда непростительно опаздываю и… Что я могу вам сказать? Я просто всем своим существом чувствую, что он отсутствует слишком долго.

– Ну-ну, Мэри, – подбодряюще сказала ей Эвадна Маунт, – вы действительно волнуетесь из-за ничего. Я искренне верю, что Роджер сейчас совершает длинный энергичный моцион, чтобы освежить голову, и более того, я уверена, что он наслаждается каждой приятной минутой этой прогулки. И еще я уверена, что он будет смеяться громче нас всех, когда он узнает, как вы тревожились. Я словно уже слышу этот его громкий смех.

– На этот раз я согласен с миссис Маунт, – кивнул Трабшо. – Вполне понятно, что вас одолевают всякие тревоги после того, что происходило здесь последние два дня. И, вероятно, вам потому и чудится, что ваш муж отсутствует слишком долго, что вы его высматривали. И вспомните присказку про чайник.

Мэри Ффолкс заморгала.

– Ну, если на него смотреть, так он ни за что не закипит.

– Ах да! Конечно. Если вы полагаете, что все дело в этом… – добавила она с сомнением.

– Тем не менее… – продолжал он, – я в любом случае хотел бы, чтобы у вас не было причин тревожиться. А потому я предлагаю следующее. Несколько нас, мужчин – вы, Дон, если согласны, Фаррар и я… Ролф останется на случай, если он вам снова понадобится, миссис Ффолкс, – мы возьмем электрофонарики и пойдем поискать полковника. Фаррар покажет, куда он обычно направляется, гуляя, и я не сомневаюсь, что мы повстречаем его где-нибудь на полдороге, а то и просто выйдем из дверей и увидим, как он уже приближается к дому. В любом случае вы по крайней мере будете знать, что он там уже не один. Ну, как вам это?

– Ах, благодарю вас, инспектор, – сказала Мэри Ффолкс, улыбнувшись бледной улыбкой. – Я знаю, что склонна тревожиться по пустякам, но… да, я буду вам крайне благодарна.

– Отлично, отлично, – ответил Трабшо. – Ну так идемте, ребята… Дон, Фаррар?

– И я с вами, – объявила Эвадна Маунт.

Главный инспектор тут же положил конец этому намерению.

– И слышать не хочу, мисс Маунт. Погода гнусная, и это мужская работа. Ваше место здесь, с другими дамами.

– Опять вы за свое! Чушь и чушь! Я в такой же мере мужчина, как и вы, Трабшо. А кроме того, здесь мне делать нечего – Кора способна рассказывать свои историйки задним сиденьям клэпемского омнибуса, и никакой разницы ей не будет. Нет-нет, нравится ли вам или не правится, но я иду с вами.

И пошла.

Пустоши выглядели даже еще менее приветливо, чем в тот момент, когда полковник вышел совершить свой моцион. Собственно говоря, выглядели они так, будто Бог взял гигантскую тряпку, провел ею до самого горизонта и попросту стер их с черной классной доски, хотя точнее – с белой. Снег теперь сыпал вовсю, и тишину, кроме подвываний слабеющего ветра, нарушало только суховатое поскрипывание под ногами. И ничто, пожалуй, не могло бы произвести менее рождественское впечатление, чем жуткая первозданность пустошей в эту вторую половину дня. Их белизна была белизной смерти, их бледность – ужасной бледностью трупа.

Даже фонарики, отбрасывая желтые ореолы под ноги идущих, озаряли лишь тот голый факт, что озарять им было нечего. Возникало ощущение, будто вот-вот в их лучах замигают вспугнутые глаза какой-нибудь свирепой твари – но нет. Ничего. Никакой твари видно нигде не было.

Как и… – эта мысль уже, без сомнения, мелькнула у всех членов поисковой партии, пусть никто не поторопился облечь ее в слова, – как не было видно и полковника. Заверения, какими Трабшо успокаивал Мэри Ффолкс, предположив, что почти наверное они встретят полковника, возвращающегося домой по подъездной дороге Ффолкс-Мэнора, всего лишь несколько минут спустя оказались безнадежно оптимистическими. Только под укрытием араукарии невооруженным глазом удавалось различить незапорошенные следы Роджера Ффолкса рядом со следами Тобермори, но это были единственные цепочки следов, и вели они только в одном направлении. От дома.

Нарушил молчание старший инспектор:

– Мерзнете, мисс Маунт?

Писательница облачилась в потрепанное, побитое молью пальто из твида, видавшее много лучших дней, толстый шерстяной шарф, обмотанный вокруг шеи несколько раз, и моряцкую треуголку, давно ставшую ее фирменным знаком в лондонском литературном мире. Этот autre[10]наряд, бесспорно, отражал натиск минусовой температуры, однако придавал ей пугающее сходство с теми полоумными старухами, которые торгуют спичками перед вокзалом Чаринг-Кросс. Она, впрочем, чхать на это хотела.

– Да ничуть, ничуточки! – возразила она приглушенным голосом, но все же достаточно громким, чтобы эхом разнестись над пустошами. – Я люблю холод.

– Вы ЛЮБИТЕ холод?

– Да, безусловно. И, пожалуйста, не одаряйте меня одним из этих ваших снисходительных взглядов, с которыми всем нам пришлось свыкнуться. Я знаю, я автор, а потому, с точки зрения человека вроде вас, эксцентричная чудачка. Но среди нас многие терпеть не могут солнце, терпеть не могут постоянно обливаться потом. Именно потом! Я называю это потом, поскольку это и есть пот.

Высказаться за вас, старший инспектор, я не могу, но я потею, а не покрываюсь испариной.

– Ну-ну-ну. Значит, недаром говорится, нет ничего страннее простолюдия.

Дон, одетый в енотовую куртку, вызвавшую небольшую сенсацию, когда он в первый раз переступил порог Ффолкс-Мэнора, недоуменно обернулся к инспектору:

– Чего-чего, сэр?

– А?

– Извините, до меня не дошло, что вы сейчас сказали.

– Что я сейчас сказал? А, да, разумеется. Ну, неудивительно, что до вас не дошло. Это стариннейшее присловье. Можете поставить свой последний доллар, что восходит оно к Чосеру, ну, как вроде бы и все старинные присловья. Даже неприличные. «Нет ничего страннее простолюдия» – это значит, что в мире нет ничего более странного, чем просто люди.