Царь Федор Алексеевич, или Бедный отрок - Дмитрий Володихин

За свое положение в «иерархии мест» сражались отчаянно и непримиримо. Местническая «находка», то есть победа в тяжбе с другим аристократом, считалась успехом, равным обретению высокого чина. Что же касается местнической «потерьки», иными словами проигрыша дела, то ее воспринимали крайне болезненно. И у русского аристократа выработалась манера моментально реагировать на любое действие, задевающее его родовую честь.

Почему я — первый воевода Передового полка, а такой-то — первый воевода Большого полка? По местническим счетам он мне равен, так отчего ж его поставили выше? Большой-то полк «честнее» Передового! Или: почему на свадебных торжествах государя меня и такого-то поставили «дружками», равными по чести, хотя я его «тремя месты больше»?

Если более высокую должность давали равному по системе «местнических счетов», то есть столь же знатному человеку, следовало отметить свое равенство, иначе в будущем оно «по прецеденту» превратилось бы в неравенство. Тем более требовалось «бить челом» и не принимать служебных списков, если должностью обходил менее родовитый человек. Это вовсе не причуда и не проявление спеси. Родовая честь была одна — на всё семейство. Если любой — следует подчеркнуть: любой — представитель этого семейства хотя бы в малом поступался ею, то «потерьку» ощущала вся фамилия на несколько поколений вперед. И какой-нибудь юный отпрыск рода лет через восемьдесят крыл бы на чем свет стоит отдаленного, давно умершего родича, поскольку его простодушие в вопросах чести привело к унижению потомка, а то и вовсе закрыло ему дорогу к высоким чинам. Для служилого аристократа лучше было попасть в опалу, уйти в монастырь, лишиться выгодного назначения, если альтернативой становилась утрата частички родовой чести. Ведь позор и презрение родни — прижизненное и посмертное — не отпустили бы его ни при каких обстоятельствах.

Но как выводить аристократов из состояния серьезного местнического столкновения? У соседей — поляков, литовцев — конфликт между двумя знатными людьми приводил к череде взаимных «наездов». Иначе говоря, нападений на села неприятеля и кровавых стычек с его бойцами, заканчивающихся порой сожжением его усадьбы. Во Франции дворянство истребляло себя на дуэлях… Способы, мягко говоря, не самые цивилизованные. К тому же направлявшие боевую активность дворянства не наружу, против общего врага, а внутрь, против собратьев — людей одного языка и одной веры. Для государства крайне нерасчетливо поддерживать подобную практику… И у нас, в России, научились «разводить» тяжущихся аристократов с помощью особого, местнического суда.

Иногда рассуживал подобные дела сам государь, иногда — боярская «комиссия» во главе с человеком высшей степени знатности. И к любой челобитной по местническим вопросам относились весьма серьезно.

Конечно, случалось так, что на решение суда влиял состав судей: в то время, как и во всякое другое, судья мог «норовить» своему. Иначе говоря, оказывать помощь по родству, свойству или деловой близости… Порой тяжба затягивалась надолго, шла в несколько «раундов», годами не заканчивалась ясным итогом. Порой она оставляла после себя глухую вражду и неудовлетворенность приговором. Но в большинстве случаев решение местнического суда воспринималось как окончательное и, если уж не справедливое, то, по крайней мере, веское. На суде обе стороны выкладывали «местнические случаи», и знатоки высчитывали, чья родня преобладала по родословию и по высоким назначениям на московской службе. Иногда приходилось учитывать десятки местнических «случаев», отводить негодные, сравнивать ценность местнических «находок», коими располагали обе стороны. Одним словом, суд никогда не бывал формальным и поспешным. Разбирательство производилось основательно, с большой дотошностью.

Уповая на эту основательность и дотошность, наш аристократ не торопился сколачивать банду головорезов для нападения на вотчину соперника. Он судился, а не кровавил меч в битвах со своими.

В итоге можно констатировать: местничество давало нашей знати способ мирно решать проблемы, связанные с конкуренцией при дворе. Судиться, а не устраивать кровопролитные «наезды». Вести тяжбы, а не поднимать восстания. Сколько человеческих жизней спасло местничество! Сколько противоречий оно сгладило! В стране, где аристократов оказалось слишком много, оно не дало им передраться. С другой стороны, монарх, даже такой самовластный, как Иван IV, не мог разрушить местническую систему. Она гарантировала сотням родов права на участие в распределении власти. А значит, служила препятствием для тиранического произвола. Надо осознать: тонкое кружево местнической иерархии защищало интересы тысяч людей…

Выходит, не столь уж плох порядок, при котором «кровь» ставилась выше «службы». На протяжении века он избавлял страну от великих потрясений.

Но любой общественный порядок может с течением времени устареть.

Устарело и местничество. Середина XVII века, правление первых Романовых, — время, когда достоинства местничества свелись к скромным величинам, а недостатки стали весьма заметны. Другое время. Другие общественные условия. То, что являлось необходимым 40, 70, 100 лет назад, теперь оказалось обременительным.

Прежде всего, от какой фронды могло в XVII веке оборонить местничество? Ушли в небытие роды величайшие, «честнейшие» — князья Вельские, князья Мстиславские, князья Шуйские, князья Воротынские, князья Телятевские-Микулинские… Да и память о временах, когда недавние предки высшей знати играли роль самостоятельных правителей, исчерпалась. В коллективном сознании нашей аристократии Московское государство стало единственно возможной политической реальностью. Знать уже не мечтала вновь разделить его на суверенные лоскутки, она, скорее, желала шляхетских вольностей, как у поляков, но только в рамках единой державы.

Более того, Смута показала: горючим материалом для разного рода антигосударственных движений становится не столько высшая аристократия, сколько провинциальное дворянство. Оно-то никаких благ не имеет от местнических порядков. Скорее, напротив: местничество запирает ему путь наверх. А его «отключение» в момент Смуты дает кое-кому шансы возвыситься…

Для новой династии привилегированное положение князей Рюриковичей, князей Гедиминовичей было не столь уж удобно. Сама-то она вышла из другой общественной среды. Романовы принадлежали старинному московскому боярству. Десятки брачных, родственных, деловых связей соединяли их с многочисленными родами, принадлежащими этой группе знати. А она стояла… не то чтобы радикально ниже, нет, но все-таки несколько ниже, чем титулованная аристократия. Особое положение высшей княжеской знати представляло для Романовых угрозу: а ну как захотят пересмотреть решения Земского собора 1613 года и сменить династию? Строго говоря, оставались еще княжеские роды, более знатные, чем сами Романовы… Да и не только угрожало, но и стесняло: на ключевые посты не столь удобным оказалось выдвигать «социально близких» людей из того же старомосковского боярства или ниже — из дворянства.

При Михаиле Федоровиче князь Дмитрий Пожарский и Козьма Минин получили думные чины — соответственно, боярина и думного дворянина. Минин вскоре ушел из жизни, а вот Пожарскому, при его «худородстве», пришлось выдержать долгий натиск многочисленных местников, не считавших его себе ровней. Пусть и вождь он земского освободительного движения, но отец, дед и прадед Дмитрия Михайловича не явлены на великих государевых службах, не имели красивых местнических «случаев», вот и пришлось их потомку крепко биться за свою честь. Но он-то хотя бы Рюрикович, и ветвь его восходит ко князьям Стародубского дома. А вот А. Л. Ордин-Нащокин, выдающийся дипломат, происходил из «слабой» фамилии и титула не имел, а потому хоть и стал фаворитом Алексея Михайловича, но перепрыгнуть определенный уровень возвышения не мог. Зато А. С. Матвеев, И. М. Языков, семейства Лихачевых, Хитрово, Апраксиных высоко поднялись при Алексее Михайловиче и Федоре Алексеевиче. Некоторые бывали даже в боярах. Богдан Хитрово сделался одним из вершителей державных дел, определявших политический курс всего царства… Кое-кто из них относился к числу дворян, не отличавшихся особенной знатностью, но хотя бы заметных в составе государева двора. Другие же (Матвеев, например) по меркам русской аристократии того времени отличались выдающимся… худородством.