Мегрэ и мертвец - Жорж Сименон

— Поехали! — неожиданно скомандовал Мегрэ, вынимая из стола револьвер и проверяя, заряжен ли тот.

— Меня с собой прихватишь? — слегка улыбнулся Коломбани.

Со стороны Мегрэ это будет большой любезностью. События разворачиваются на его территории, на пикардийскую банду вышел тоже он и поэтому вправе оставить дело за собой и своими людьми, что означало бы для набережной Орфевр лишнее очко в соперничестве с улицей де Соссэ.

— Пушка при тебе?

— Как всегда, в кармане. Мегрэ, напротив, редко носил оружие. Пересекая двор, Коломбани кивком указал на полицейские автомобили.

— Предпочитаю такси: не так бросается в глаза, — ответил Мегрэ.

Комиссар взял машину лишь после того, как убедился, что водитель знакомый. Правда, Мегрэ знали почти все шоферы такси.

— Улица Лоншан. По ней самой поедете медленно. Дом, где живет Франсина Латур, расположен в дальнем конце улицы, недалеко от знаменитого ресторана, где комиссару не раз довелось хорошо позавтракать. Все уже закрыто. Идет третий час ночи. Пора выбирать место стоянки. Мегрэ стал серьезен, неразговорчив, ворчлив.

— Еще раз вдоль улицы. Остановитесь, когда скажу. Включите фары, словно ждете клиента.

Они встали меньше чем в десяти метрах от дома. В темной подворотне угадывалась фигура спрятавшегося там инспектора. Второй находился где-то поблизости, а наверху, не зажигая света, томились Жанвье и его напарник. Мегрэ попыхивал трубкой, чувствуя рядом плечо Коломбани. Сам он сидел со стороны тротуара.

Так прошло три четверти часа. Изредка мимо проезжали такси, в соседние дома возвращались люди. Наконец у подъезда остановилось такси, и стройный молодой человек, выскочив на тротуар, наклонился, чтобы помочь спутнице выйти.

— Ну! — выдохнул Мегрэ.

Он хорошо рассчитал каждое движение и заранее приоткрыл дверцу, придерживая ее за ручку. С проворством, которого трудно было от него ожидать, метнулся вперед и прыгнул сзади на Бронского точно в тот момент, когда чех, сунув руку в карман смокинга за бумажником, нагнулся над счетчиком. Женщина взвизгнула. Комиссар сгреб противника за плечи, всей тяжестью потянув его назад, и оба покатились на тротуар.

Комиссар, получивший удар головой в подбородок, силился удержать руки Бронского, боясь, как бы тот не выхватил револьвер. Но Коломбани уже был рядом и спокойно, не торопясь, ударил бандита ногой по голове. Франсина Латур с криком «Помогите!» ринулась к дверям дома и отчаянно жала на звонок. Тут подоспели оба инспектора, и через несколько секунд схватка закончилась. Мегрэ поднялся последним, потому что очутился в самом низу.

— Никто не ранен?

При свете фар он разглядел кровь у себя на руке, но, осмотревшись, понял, что она хлещет из носа у Бронского. Чеху завернули руки за спину и надели наручники, отчего он немного согнулся. Лицо у него перекосилось от дикой злобы.

— Сволочи легавые! — прошипел он.

— Брось! Пусть выблюет свой яд. Это единственное право, которое у него осталось, — урезонил Мегрэ инспектора, вознамерившегося в ответ на оскорбление врезать арестованному ногой по голени.

Они чуть не забыли Жанвье с напарником в квартире, где эти рабы служебного долга, без сомнения, просидели бы в засаде до самого утра.

Первым делом доклад начальнику уголовной полиции, что, естественно, не привело бы в восторг Комельо.

— Великолепно, старина! Теперь доставьте мне удовольствие и отправляйтесь спать. Остальным займемся утром. Вызываем начальников станций?

То есть начальников станций Годервиль и Муше, чтобы опознать человека, которого 19 января один из них видел, когда тот сошел с поезда, а второй — несколькими часами позже, когда незнакомец садился в вагон.

— Об этом побеспокоился Коломбани. Они уже едут. Ян Бронский тоже сидел в кабинете, где на столе никогда еще не громоздилось столько кружек с пивом и сандвичей. Больше всего чеха удивило, что полицейские даже не дают себе труда допросить его. Присутствовала и Франсина Латур. Она сама настояла, чтобы ее привезли сюда: актриса несокрушимо верила, что полиция совершила ошибку. Тогда, как к ребенку, которому дают для успокоения книжку с картинками, Мегрэ вручил ей дело Бронского, которое она и читала, бросая по временам боязливые взгляды на своего любовника.

— Что собираешься делать? — поинтересовался Коломбани.

— Позвоню господину следователю и поеду спать.

— Тебя подбросить?

— Благодарю, нет. Стоит ли тебе задерживаться?

Коломбани догадывался: Мегрэ опять плутует. Действительно, громко назвав таксисту свой адрес на бульваре Ришар-Ленуар, его коллега уже через минуту постучал по стеклу.

— Поезжайте вдоль Сены в направлении Корбейля. Занималась заря, ранние рыболовы расположились вдоль реки, над которой стелился пар, у шлюзов начинали скапливаться первые баржи, над домами в перламутровое небо потянулся дымок.

— Чуть вверх по Сене будем искать гостиницу, — велел комиссар шоферу, когда они проскочили через Корбейль. И они ее нашли. Затененная деревьями терраса выходила на реку; здание окружали аллеи, где по воскресеньям несомненно кишит народ. Хозяин с длинными рыжими усами вычерпывал воду из лодки; на мостках сохли сети. После ночного напряжения было приятно пройтись по влажной от росы траве, вдохнуть запах земли и пылающих в печи дров, посмотреть, как шастает взад и вперед не успевшая причесаться служанка.

— Кофе у вас найдется?

— Будет через несколько минут. Но по правде сказать, мы еще не открылись.

— Ваша постоялица встает рано?

— Я давно уже слышу, как она ходит у себя в номере. Прислушайтесь.

В самом деле, над толстыми, необшитыми потолочными балками раздавались шаги.

— Я для нее кофе и варю.

— Поставьте второй прибор.

— Вы ее знакомый?

— Разумеется. С какой бы иначе стати мне приезжать? Мегрэ ведь и вправду был с ней знаком… Все получилось очень удачно. Когда он представился, Нина малость струхнула, но комиссар любезно осведомился:

— Вы разрешите мне перекусить с вами? Около окна на скатерти в красную клетку стояли два прибора из грубого фаянса. В чашках дымился кофе. У масла был привкус ореха.

Нина в самом деле косила, отчаянно косила. Она это знала и, стоило взглянуть на нее попристальней, смущенно и стыдливо пустилась в объяснения:

— Когда мне было семнадцать, мать настояла, чтобы я оперировалась: левый глаз у меня косил внутрь. После операции он стал косить наружу. Хирург предложил безвозмездно повторить операцию, но я отказалась.

Странно! Через несколько минут собеседник переставал замечать ее косоглазие. И даже убеждался, что ее можно счесть почти хорошенькой.

— Бедный Альбер! Если бы вы его знали! Он был такой добрый, веселый, всегда старался сделать людям приятное.