Я вернусь… - Андрей Воронин

Второго шага, к счастью, не понадобилось. Все-таки шкура у Веригина оказалась чуточку тоньше, чем думал Юрий, и, просидев как на иголках еще минут десять, Серега суетливо засобирался домой, хотя на улице было еще совсем светло да и водка в холодильнике охлаждалась. Правда, ту бутылку, что стояла на столе, Серега все-таки допил в одиночку, но Юрий, почему-то вдруг расчувствовавшись, полез в холодильник и презентовал ему вторую, непочатую бутылку "гжелки".

С тем они и расстались. Серега поплелся домой, на ходу мастерски заталкивая бутылку в рукав куртки, а Юрий, с большой неохотой убрав со стола и помыв посуду, с еще большей неохотой направился в ванную – стирать и приводить в порядок свою превратившуюся за ночь в грязные тряпки одежду.

* * *

Праздники Зимин ненавидел лютой ненавистью по-настоящему делового человека, который периодически, бог знает сколько раз в году, в заранее определенное время сталкивается с невозможностью решить самые простые, будничные и в то же время не терпящие отлагательств дела. Календарь буквально до отказа был набит праздниками; иногда Зимину начинало казаться, что весь год состоит из одних праздников – естественно, не считая выходных дней и отпусков. Но если восьмого, скажем, марта до кого-то еще можно было достучаться, пускай себе и ценой нечеловеческих усилий, то первое января стояло вообще особняком. Все вокруг были пьяны в стельку, или находились на полпути к этому состоянию, или же, наоборот, отсыпались после бурно проведенной ночи. Исключение составляли разве что водители общественного транспорта, но к этой категории городских служащих у Зимина никаких дел не было. Ничего не работало, а то, что работало – в основном, продовольственные магазины и отдельные коммерческие палатки, – не представляло для Зимина интереса. Поэтому первый день наступившего года Зимин обычно проводил в состоянии мрачном и подавленном, на звонки подвыпивших знакомых отвечал сухо и лаконично, а то и вовсе не отвечал.

Он, конечно же, старался не планировать на первое января никаких дел. Он-то старался, но делам на это было наплевать, они возникали сами собой и настоятельно требовали к себе внимания. Положение сильно осложнялось тем, что в течение последних шести месяцев Зимину фактически приходилось тащить на себе не одну, а две фирмы – свою и Адреналина. Новоявленный "гуру" в полном соответствии со своим новым мировоззрением совершенно запустил дела и разгребать завалы, судя по всему, не собирался. Ему было не до того: он думал, оттачивая до кинжальной остроты постулаты своей веры, а в промежутках кровянил физиономии членам Клуба, получал по зубам сам и вел тихую партизанскую войну со всевозможными игорными заведениями, от лохотронщиков на рынках и вокзалах до владельцев самых дорогих казино.

Просто бросить фирму на произвол судьбы Зимин не мог: фирму было жаль. Можно было бы, конечно, объединиться, слить две фирмы в одну, но это дело упиралось в Адреналина. Адреналин ничего объединять не хотел, потому что для этого требовалось хотя бы минимально сосредоточиться на делах, куда-то ехать, что-то подписывать, утрясать и оформлять, а ему было недосуг. Недосуг! Он так и сказал Зимину в последний раз: "Извини, Семен, но мне сейчас недосуг. Давай поговорим об этом позже, о'кей?" И уехал на своей битой-перебитой, потерявшей товарный вид "каррере" на Белорусский вокзал – уродовать несчастных, запуганных лохотронщиков, бить стекла в их киосках и надевать им на уши их лотки, потому что это ему казалось важнее.

Может, с его точки зрения это было важно, но Зимину казалось главным другое: дело. Дело не виновато, что ты его создал из ничего, на пустом месте, как ребенок не виноват в том, что его зачали. Если продолжить аналогию, то Адреналин заслуживал того, чтобы его по закону лишили родительских прав, от которых он сам уже фактически отказался. Сам Зимин не претендовал на роль усыновителя, но и отказываться не собирался; более того, он считал несправедливым, если бы фирма Адреналина досталась кому-то другому.

Он имел на это полное право: в конце концов, кто, как не Семен Зимин, неоднократно спасал профуканные Адреналином деньги? Сколько раз он выручал друга молча, не ожидая наград и благодарности, просто из дружеского расположения к Адреналину и ради надежд, которые возлагал на свой союз с ним.

Но Адреналин... Адреналин как будто задался целью в кратчайший срок разрушить все, что создавалось годами упорного совместного труда. Он запустил свои дела настолько, что даже Зимин не подозревал, как все плохо. И когда грянула аудиторская проверка, он был ошеломлен ее результатами.

Проверка Адреналиновой фирмы закончилась двадцать восьмого декабря; тридцатого в Клуб явился этот чертов подполковник из уголовного розыска и спутал Зимину все карты, так что теперь, первого января, все по-прежнему оставалось зыбким и неясным. Кабинеты в Адреналиновом офисе все так же были опечатаны, счета арестованы, дела стояли, и Адреналиново геройское сидение в офисе в течение целого рабочего дня – подумать только, подвиг какой! – было как мертвому припарка.

Узнав о результатах проверки – естественно, не от аудитора, которого он в глаза не видел, а опять же от Зимина, – Адреналин лишь легкомысленно махнул рукой.

– Тебя же посадят, дурак, – сказал ему Зимин. – Тебя посадят, фирму пустят с молотка, и пойдешь ты как миленький проповедовать свои идеи зекам. А зеки, Леша, это тебе не московские бизнесмены. Они с тобой по-честному драться не станут. Посадят на перо, и делу конец.

– Авось, не пропаду, – с тупой самоуверенностью заявил Адреналин. – И вообще, чего ты суетишься? Кто, говоришь, проверку проводил? Сидяков? Так он же наш, чего тут волноваться!

– Леша, – предупредил Зимин, – опомнись! Сидяков – человек непростой. Ты же его знаешь! В первую очередь он свой собственный, во вторую – государственный и только в третью – твой. То есть наш. Он карьеру делает, Леша. Думаешь, станет он ею из-за тебя рисковать?

Это была правда. Сидяков действительно регулярно посещал Клуб и дрался с угрюмой яростью раненого тиранозавра. Однако в Клуб приходили разные люди, и далеко не все они всерьез воспринимали Адреналиновы бредни. Глядя на этих людей, Зимин невольно ловил себя на скользкой аналогии с христианством. Сколько на Руси православных? Сколько народу ходит в церковь, крестится, проезжая мимо нее в машине, крестит своих детей и палец о палец не ударяет в дни церковных праздников? Много. Ох, много! А много ли таких, что живут согласно заповедям Христовым? Раз-два – и обчелся. То же и с Адреналиновой новой верой, или философией, или как там он ее называет...

Зимин, например, остыл довольно быстро; что же до государственного аудитора, принципиального карьериста Сидякова, так тот и вовсе не загорался. Посещения Клуба помогали ему, как и Зимину и множеству других клубменов, разрядиться, снять стресс, дать выход накопившейся за неделю агрессии, но и только. Это был своеобразный наркотик, но на разных людей он действовал по-разному. Адреналину, например, а также некоторым его самым верным последователям он как ударил в голову, так больше и не отпускал. Необратимые изменения психики – вот как это называется. У людей же психически здоровых и крепких действие этого наркотика начиналось и заканчивалось на уровне мышечных реакций и простейших рефлексов: подрался – хорошо, не подрался – плохо. Сидяков же, черт бы его побрал, обладал психикой такой устойчивой, что впору задаться вопросом: а есть ли она у него вообще, эта самая психика?