Пилигрим - Тимоти Финдли

— Крылья у нее покрыты льдом. Это видно. И…

— Посмотрите на Пилигрима!

Арчи положил три снимка леди имярек и Пилигрима прямо под лампу, встал и нагнулся над ними.

— Ну как? Видите что-нибудь? — спросил Юнг.

— Нет.

И чуть погодя:

— Вообще-то…

Еще чуть позже:

— На этом снимке…

Арчи взял фотографию, лежавшую посередине, и поднес ее поближе к глазам. Отошел к окну, где свет был естественным — снежно-белым, не таким желтым.

— Здесь, — сказал он наконец, — на плече у Пилигрима что-то есть, чего нет на остальных снимках.

— Слава Богу! — выпалил Юнг и бухнулся в кресло Арчи.

— Почему «слава Богу»?

— Значит, я не сбрендил.

— Не сбрендили потому, что на плече у Пилигрима что-то есть? — рассмеялся Арчи.

— Скажите мне, что это.

— Не могу. Слишком смутное изображение.

— Посмотрите еще раз! Внимательнее!

— Ей-богу, Карл Густав, это смешно.

— Посмотрите еще раз!!!

Арчи, ошарашенный этой внезапной вспышкой ярости, ничего не ответил и вновь повернулся со снимком к окну.

— Похоже… на бабочку. Хотя, конечно, этого не может быть. Скорее всего это снег — но выглядит как бабочка.

Юнг закрыл глаза и прижал обе ладони к губам. Арчи положил снимок обратно на стол, к остальным.

— Ну и что это значит?

Юнг ничего не ответил.

Он встал, сунул фотографии в карман, допил бурбон, подошел к двери, помахал рукой и заявил:

— Спасибо, мистер Менкен.

Арчи сел за стол.

— Бабочка? Не может этого быть, — сказал он вслух. — Не может!

Назавтра Юнг приехал в Кюснахт обедать.

— Психея, — прочла Эмма, глядя в книгу поверх тарелки с супом, — это персонификация души, охваченной страстной любовью. Изображается в виде миниатюрной крылатой девушки, а иногда — в виде бабочки.

Эмма посмотрела в сторону окна, через которое Юнг глазел на свой нарцисс.

— Тебя это интересовало? — спросила она.

— Да, спасибо, — еле слышно прошептал он в ответ. А потом добавил: — Скажи мне, что ты тоже ее видишь!

Эмма глянула на пресловутую фотографию, подняв лупу, чтобы поймать бабочку в фокус.

— Да, — промолвила она. — Я ее вижу.

— Арчи думает, это просто снег.

— я сама так сперва думала, — откликнулась Эмма. — В конце концов, она же на снимке неподвижна. Но как она выжила? Разве бабочки не впадают зимой в спячку? Откуда она там взялась?

— Это Психея.

Эмма еле сдержала улыбку. Фигура Карла Густава со спины вдруг показалась ей какой-то жалкой. Грустно…

«Не может быть, чтобы он в это верил! Но он верит. Он верит — или же хочет верить, — что статуя Психеи каким-то образом сотворила бабочку, сидящую на плече у Пилигрима. Конечно, это полная чушь. Быть такого не может».

— Иди поешь, — сказала она. — У тебя сегодня есть еще пациенты?

— Да. Один.

— Ясно. Поешь, станет легче.

Юнг сел, развернул салфетку и заткнул за воротник, как это сделал бы ребенок. Или крестьянин.

— Левериц и его медведи, — произнес он.

— Бог мой! Мистер Левериц такой неугомонный! Ты уверен, что справишься? У тебя усталый вид.

— Я и правда утал. Но я справлюсь. Должен. Если, конечно, он не спустит на меня собак.

— Ты вроде говорил, что он с ними завязал.

— Все зависит от степени паранойи. Вот уже неделю никаких собак действительно не было.

Отто Левериц верил, что живет в медвежьей берлоге. Возможно, это было обусловлено тем, что он вырос в Берне. По легенде, в двенадцатом веке основатель Берна заявил, что назовет город в честь первого же зверя, убитого на охоте. Поэтому на городском гербе был изображен медведь.

Танцующие медведи, заключенные в клетку медведи, сидящие в берлоге медведи и затравленные медведи были постоянными спутниками Леверица. А время от времени он сам становился медведем. Во время кризисов его травили собаками так ему казалось, — и тогда на него приходилось надевать смирительную рубашку. Когда-то Юнга заинтересовала мания бедняги, но теперь, по прошествии трех месяцев, сеансы с Леверицем его утомляли. Слишком много собак.

— Который час? — спросил он.

— Рано еще, так что не дергайся. Ешь. Ты должен не только работать, но и жить.

Юнг поднял пустую ложку и опустил ее.

Эмма не спускала с мужа глаз. Он демонстративно уставился в сад за окнами.

«Все будет хорошо, — подумала она. — Все будет хорошо. Это пройдет».

Медведи, собаки и бабочки. Мужчины, которые должны были умереть, но остались в живых. Женщины, обитающие на Луне. Такую жизнь он выбрал, и Эмма должна была поддерживать его силы. Все образуется. Он просто переработался, перенапрягся и пере… Как это? Переутомился. Переоценил свои силы. Тем не менее он здесь, и, с гордостью глядя на него, Эмма подумала: «Он найдет выход. Он всегда находит выход».

10

Сон.

Возможно, он слышал музыку. Похоже на то. Кто-то пел. Леонардо подошел к окнам. Камзол был расстегнут, шнуровка на рубашке развязана, волосы распущены, пояс брошен на пол.

Спину Леонардо освещал огонь камина. Бордовый бархат камзола прочертили оранжевые полосы, как будто пламя оцарапало его своими пальцами.

— Иди сюда!

Герардини замер на месте.

— Иди сюда! Я хочу показать тебе кое-что.

— Что?

— Подойди и увидишь.

Герардини стоял как вкопанный у стола, не спуская глаз с портрета обнаженного юноши. Мой брат. Значит, вот как это было? Невинное на вид приглашение — иди сюда, — и свечи начинают оплывать, свет от камина бежит по полу, а запах ириса, розмарина и апельсинов становится единственной реальностью…

Герардини подошел к окну. Рука Леонардо неожиданно обхватила его за плечи.

— Видишь? Месса кончилась.

Из открытых дверей церкви Святой Марии устремился поток фигур в сутанах с капюшонами.

Рука Леонардо спустилась на талию Герардини.

— Я устал. Ты должен помочь мне.

— Я не знаю как.

— Что за чушь! Прекрасно знаешь.

Леонардо нагнулся и поцеловал юношу в губы, прижимая к себе и расстегивая его камзол.

Герардини отпрянул.