Три родинки на левой щеке. Часть III. Перешеек - Таня Рысевич

имуществом после его смерти. Как победитель дуэли я имею право забрать его амулет.

Вран отшатнулся. Что его напугало? Он только сейчас узнал о смерти Ирлиша? Или он думал о том, какая женщина убьёт своего возлюбленного на дуэли? Во рту стало горько. Она впервые сказала об этом прямо и открыто. Наяна чувствовала, что стоит на краю и может сейчас опять упасть в ту пропасть, из которой её когда-то едва смог вытащить Дон.

— Я даже не буду спрашивать, как так вышло, — смилостивился Вран, — но почему ты носишь его именно как амулет?

— Потому что мой амулет сейчас — Кулон Света, — об этом уже знала каждая собака в этой компании — прямом смысле этого слова, — а он… занят. Но я предполагала, что нас могут взять в плен и определённо догадывалась, что возникнут подозрения, если кто-то увидит скрытника без амулета. Не могла же я знать, что в лагере будет кто-то, кто знает, как выглядит амулет Ирлиша!

Все это получилось так многословно, так отчаянно… Наяна вспомнила, как она говорила раньше — отдельными фразами, в промежутках между которым змеился смысл. Всё это растаяло, как и её броня.

— Резонно, — согласился Вран и замолчал.

Наяна не могла смотреть на него. И отвести взгляд тоже не могла. Было невыносимо, что он — именно он — видел её сейчас, такую слабую, такую беззащитную.

— Мне жаль, что это произошло, — негромко сказал Вран.

Теперь он ещё вздумает жалеть её! Наяна почувствовала, как кровь приливает к щекам.

— Ирлиш был выдающимся магом, — добавил Вран.

«Выдающимся магом». Не «хорошим человеком». Похоже, Вран действительно неплохо знал Ирлиша.

— Пусть примут его небеса, — завершил свою речь Вран.

— Нет, — возразила Наяна, — Ирлиш не верил в Бога. Нечего ему делать на каких-то там небесах.

Вран снова посмотрел на неё — чуть вскользь, избавляя от своего взгляда. Что он ещё собирается сказать? Что ему ещё от неё надо теперь, после того, как он вывернул ей душу наизнанку?

— Уходи, — прошипела Наяна, чувствуя, что сейчас сорвётся на крик, — оставь меня.

Вран насмешливо заломил бровь. Мол, ты действительно думаешь, что можешь мне приказывать? Паршивый мальчишка, дорвавшийся до власти! Выскочка! Трибун легат. Сколько надменности за этими двумя словами.

И всё-таки он ушёл, едва склонив голову в качестве прощания.

Наяна осела на землю, как только он скрылся из виду. Ноги дрожали. Руки дрожали. Внутри клокотала ярость. Сердце сжимала боль. Та боль, которую она заперла, спрятала от себя. Только бы не свалиться в пропасть. Сейчас, без магии, Дону даже не за что было бы зацепиться, если он вообще вздумал бы спасать её во второй раз. Почему в прошлый раз он решил, что та, которая убила его друга, заслуживает спасения?

* * *

Вран сторожил лагерь, а Дон сторожил Врана. Это случалось нередко. Вран брал себе ночную вахту почти каждую ночь. Это действительно имело смысл — кто лучше темняка разберётся в том, что происходит в темноте? Вран быстро втянулся в ежедневные переходы — или просто считал, что подавать признаки усталости ниже его достоинства. Позавчера Жинга наотрез отказалась сторожить вместе с Враном. Вчера то же самое сделала Наяна, причём с таким лицом, будто она была готова убить Дона, если он попросит её об этом ещё хоть раз. Дону было любопытно. Вряд ли это была случайность. Скорее всего, Вран добивался этого специально. Зачем и как?

Скорее всего, неудобными разговорами. Вран уже пытался намекнуть Дону, что знает, что у него под повязкой. Ещё бы он не знал! Пол-лагеря прочно забыли эту информацию, а, значит, она была доступна темняку, не стесняющемуся шарить в чужих мозгах. Хорошо, что Жинга тогда его проучила, теперь Дон мог спокойно пожать плечами, будто эта информация не имела особого значения. Странно испытывать благодарность за такую трёпку, но жизнь вообще странная штука.

Луна порядком выросла со времен их побега из лагеря. Близилось полнолуние. Море было безумно красиво сейчас: спокойное, гладкое, с дорожкой серебристого лунного света на поверхности.

Дон поднял с земли три камушка и принялся вспоминать, как жонглировать ими. Помнится, в лучшие годы у него получалось жонглировать четырьмя. Ну нет, лучшие годы, как известно, ещё впереди. Но, скажем так, в те времена он был моложе и его сверстников было легче впечатлить какими-нибудь пустяками вроде жонглирования, чем стоящими вещами вроде мозгов.

Дон в очередной раз уронил камни и услышал, как Вран фыркнул у него за спиной.

— А ты сам попробуй, — предложил Дон, — это не так просто, как кажется.

— Я не собираюсь играть в твои игры, — надменно заявил темняк, — я не тороплюсь на тот свет.

— Что ты имеешь ввиду? — Дон обернулся. Он действительно был озадачен. — Пока что единственный, кто рисковал в моих играх — я сам, и то опасность была невелика.

— Как это удобно — забывать, — хищно улыбнулся Вран, — говорить Искре, что никогда не убивал и верить в то, что это правда.

— Чего? — внутри у Дона как-то нехорошо похолодело. Но он всё ещё не понимал, решительно не понимал, в чём его обвиняли.

— Молодые маги Земли любят прыгать в каньоне, — Вран как-то незаметно встал и приблизился и теперь смотрел Дону в глаза, заставляя мысли рассыпаться. — Прыгать, едва освоив приземление, доказывая, что они могут то, что могут другие. Соревнуясь в том, кто прыгнет с более высокого уступа. И всё же они не всегда приземляются благополучно, — Дон откровенно утонул в наступающей тьме, — так что никто не заподозрит, если один из них расшибётся. И ведь это так просто — один толчок ногой, земля дрогнула и оказалась на вершок выше, чем ожидал прыгун. Как удобно.

Кажется, это было хуже, чем вопрос Жинги. Пугающее осознание, что он и правда забыл. Просто всё это было так ужасно, что забыть было лучшим выходом. Тогда он испугался. Испугался разоблачения, которое могло бы произойти. А могло бы и не. Страх рисковать, который стоил жизни человеку, которого Дон подпустил к себе слишком близко. В те времена, когда он ещё не научился сберегать себя рядом с другими.

Побоялся рискнуть тогда — и теперь ищет риск каждый день. Забыл свою вину тогда — и не признаёт теперь своей вины ни при каких обстоятельствах. Обращает в шутку что бы ни случилось, чтобы смехом заглушить даже остатки воспоминаний. Одно решение. Один удар ногой о землю. И вся жизнь теперь — как следствие одного поступка.

— Ты подбиваешь других на действия, которые для тебя — лишь развлечения. О, ты умеешь убеждать. Мы верим в