Невинный, или Особые отношения - Иэн Макьюэн

Они отправились в закусочную на Ораниенштрассе, ставшую уже привычной, и заказали на ужин Rippenchen mit Erbsenpüdrée — свиные ребрышки с гороховым пудингом. Владелец знал об их помолвке и принес им по бокалу шампанского за счет заведения. Они словно уже очутились в спальне, почти в кровати. Они сидели в укромной нише за столом из темного мореного дерева, со столешницей двухдюймовой толщины, на скамьях с высокими спинками, отполированных задами и спинами посетителей. Скатерть была из толстой парчи и тяжело спадала на колени. Поверх ее официант постелил другую — крахмальную, полотняную. Зал был тускло освещен красным стеклянным фонарем, свисавшим с низкого потолка на массивной цепи. Их окутывал теплый, влажный воздух, насыщенный ароматами бразильских сигар, крепкого кофе и жареного мяса. Полдесятка пожилых людей, усевшись за Stammtisch, столик для завсегдатаев, пили пиво и Korn[31], за столиком поближе играли в скат. Один из стариков, бредущий мимо неверной походкой, на мгновение остановился около их ниши. Он театрально взглянул на часы и воскликнул: «Auf zur Ollen!»

Когда он ушел, Мария объяснила, что означает это берлинское выражение.

— Пора к старухе. Может быть, это ты через пятьдесят лет?

Он поднял бокал.

— За мою старушку.

Приближался и другой праздник, о котором он не имел права ей рассказывать. Через три недели туннелю должен был исполниться год, считая, по общему уговору, со дня первого подключения к русским кабелям. Все также сошлись на том, что эту дату нужно отметить — скромно, не нарушая секретности, но так, чтобы она запомнилась. Был создан специальный комитет. Гласс назначил себя председателем. Кроме него туда входили сержант-американец, офицер из немецких войск связи и Леонард. Вкладу отдельных членов комитета следовало отражать особенности их национальных культур. Леонарду показалось, что Гласс не совсем честно распределил роли, но он смолчал. Американцы взяли на себя заботу о еде, немцы — о выпивке, а британская сторона должна была подготовить выступление, какой-нибудь эффектный номер.

Леонарду выделили тридцать фунтов, и в поисках представления, которое сделало бы честь его стране, он изучил доски для объявлений в клубах Ассоциации молодых христиан, «Наафи» и «Ток-Эйч»[32]. Там фигурировали жена некоего капрала из артиллерии, умеющая гадать по чайным листьям, поющая собака из Американского клуба собаководства — не напрокат, а для продажи — и неполный ансамбль народного танца, состоящий при футбольном клубе британских ВВС. Предлагались также Универсальная Тетушка для встречи детей и престарелых в аэропортах и на вокзалах и «фокусник суперкласса» для малышей до пяти лет.

Только утром в день помолвки Леонард по совету знакомого переговорил с сержантом из Шотландского полка, который, в обмен на тридцать фунтов в фонд офицерской столовой, обещал предоставить волынщика в традиционном наряде — клетчатая юбка, плюмаж, меховая сумка и так далее. Это, а также его короткая речь, и удачная шутка, и шампанское, и недавно выпитый джин, и новый язык, который он уже почти освоил, и Gaststatte[33], где было так уютно, и, главное, его красавица невеста, чокающаяся с ним бокалом, — все вместе подсказывало Леонарду, что он никогда не знал себя по-настоящему, что у него гораздо более тонкая и богатая душевная организация, чем он воображал раньше.

Ради торжественного случая Мария сделала завивку. Локоны, уложенные в художественном беспорядке, обрамляли ее по-шекспировски высокий лоб, а чуть ниже макушки белела новая заколка — детский штрих, от которого она не хотела избавляться. Она смотрела на него со спокойным удовлетворением — именно такой взгляд, одновременно самодовольный и рассеянный, вынуждал его в их первые дни отвлекать себя мысленными расчетами и схемами. На руке у нее было серебряное кольцо, которое продал им уличный торговец на Ку-дамм. Сама его дешевизна была свидетельством их свободы. Молодые пары у витрин ювелирных магазинов разглядывали обручальные кольца стоимостью в три месячные зарплаты. После долгого торга — его вела Мария, а Леонард от смущения отошел на несколько шагов — они купили свое меньше чем за пять марок.

Ужин был последним, что отделяло их от квартиры Марии, от подготовленной спальни и вершины празднества. Им хотелось говорить о сексе, и они заговорили о Расселе. Леонард выбрал тон ответственного предостережения. Это не совсем подходило к его нынешнему настроению, но сила привычки взяла свое. Он считал, что Мария должна предупредить Дженни. Рассел был ходок, шустрый малый, как сказал бы Гласс, — однажды он хвастался, что за четыре года в Берлине довел свой список до ста пятидесяти девиц.

— Во-первых, у него наверняка der Tripper — сказал Леонард, воспользовавшись немецким словом, которое узнал недавно из афишки в общественном туалете, — а во-вторых, он не будет относиться к Дженни серьезно. Ей следует это понимать.

Мария прикрыла рот ладонью: Леонардов «Tripper» вызвал у нее смешок.

— Sei nicht doof![34] Schiichtemheit — как это по-английски?

— Ханжество, по-моему, — нехотя ответил Леонард.

— Дженни сама о себе позаботится. Знаешь, что она сказала, когда Рассел вошел в комнату? Она сказала: «Такой мне и нужен. Зарплату дадут только в конце следующей недели, а мне хочется в ресторан. А потом на танцы. И еще, — сказала она, — у него замечательный подбородок. Прямо как у супермена». Тут она за него берется, а он думает, что сразил ее.

Леонард положил нож и вилку и заломил руки в шутливом отчаянии.

— Боже мой! Почему я такой глупый?

— Не глупый. Невинный. Стоит тебе свести знакомство с девушкой, и ты сразу делаешь ей предложение. Чудесно! Это женщинам нужно искать нетронутых, а не мужчинам. Мы хотим, чтобы вы доставались нам свеженькими…

Леонард отодвинул тарелку. Невозможно было есть, когда тебя соблазняют.

— Свеженьких легче научить тому, что нам требуется.

— Нам? — спросил Леонард. — Ты имеешь в виду, что ты не одна?

— Нет, я одна. Больше тебе ни о ком думать не надо.

— Ты нужна мне, — сказал Леонард.

Он поманил официанта. Это не было вежливым преувеличением. Он чувствовал, что, если не ляжет с ней в ближайшее время, ему может стать дурно: на его желудок с гороховым пудингом внутри словно давило сверху что-то холодное и тяжелое.

Мария подняла бокал. Он никогда не видел ее такой прекрасной.

— За невинность.

— За невинность. И за англо-немецкое сотрудничество.

— Ужасный был тост, — заметила Мария, хотя по ее виду можно было решить, что она шутит. — Он что, считает меня Третьим рейхом? Ничего себе невеста! Он правда думает, что люди представляют страны? Даже наш майор и тот говорил лучше на рождественском обеде.