Свирель Гангмара - Виктор Ночкин

Мона быстро кивнула и вышла из комнаты.

Художник ничего не мог понять. Он попытался вспомнить события сегодняшнего вечера, но все как-то разом смешалось в голове. Перед глазами стоял старинный фолиант и несколько полуобгоревших листков, вложенных зачем-то в середину книги. Он помнил, как, позабыв о времени, листал исписанные непонятными знаками пожелтевшие страницы и при этом будто проваливался куда-то. Реальная жизнь отступила, словно перестала существовать. Затем внезапно начавшиеся сумерки, дорога домой, запертая снаружи дверь… Неужели ему это только приснилось? Невероятно!

Лукас вдруг понял, что просто не в силах сейчас об этом думать. Хотелось поскорее забыть все кошмары сегодняшнего дня. А еще ужасно хотелось рисовать. Вот прямо сейчас дописать портрет Моны, к которому уже несколько недель даже не приближался. Столько раз собирался его закончить, да все почему-то времени не находилось. Каждый день то одно, то другое… А тут вдруг кинулся к палитре, смешал краски и работал полночи, словно одержимый. Причем писал по памяти, чего раньше никогда не делал. Беззаботная улыбка Моны, сияющие глаза, нежный румянец на щеках сами собой появлялись на портрете. Нет, так он никогда не рисовал! Счастливый художник, уже закончив картину, все продолжал сидеть перед ней, не в силах оторвать взгляд. Любовался, не смыкая глаз, до самого утра, и не заметил, как в комнату вошла Мона. Опомнился, лишь почувствовав на плече руку дочери.

— Чудесный портрет, спасибо, папа!

Лукас обернулся. Перед ним стояла его девочка, внезапно изменившаяся до неузнаваемости. Она была еще более бледной, чем вчера, глаза смотрели рассеянно, как будто не замечая ничего вокруг. Улыбка на губах казалась вымученной, неживой.

Художник потрясенно смотрел на дочь и вдруг понял, что его румяная, веселая, беззаботная девочка осталась на этом проклятом портрете. А перед ним сейчас стоит совершенно другая, почти незнакомая девушка, и той, прежней Моны, уже нет и больше никогда не будет.

Следующие дни прошли в напряженной работе. Художник с утра пораньше отправлялся в обитель. Теперь ему позволяли оставаться после обеда и работать в скриптории со старыми планами монастыря. Приходилось разбираться с разрозненными листами, зачастую ветхими и отсыревшими, к тому же чертежи иногда не соответствовали друг дружке, поскольку комплекс неоднократно перестраивался, планировка помещений менялась. Возвращался Лукас уже затемно, наскоро перекусывал и тут же садился за мольберт. До глубокой ночи готовил эскизы, продумывал сюжеты фресок, заполнял пустые квадраты на плане. А после нескольких часов короткого тревожного сна снова спешил в обитель.

Времени собраться с мыслями да как следует обдумать происшедшее не оставалось. Ближе к ночи иногда накатывали воспоминания. Перед глазами стояло возвращение в пустой дом, поиски Моны, отчаяние, страх. Но Лукас не позволял себе долго об этом думать. Опять уходил с головой в работу, словно укрывался под одеялом от навязчивого кошмара. И тогда тревога отступала. Жизнь снова становилась простой и ясной, все шло своим чередом. А опасения, что вновь объявится в этих краях разбойник Марольд, казались нелепыми и смешными. Зачем лиходею возвращаться туда, где его ищут? Мало ли в Мире других мест…

Между тем поиски сбежавшего разбойника продолжались. Теперь по дороге в город Лукас нередко встречал стражников. Да еще по настоянию матушки Ганы возле монастыря постоянно дежурили солдаты. Ну а заодно и по окрестностям прохаживались, иногда до самого дома художника доходили. Спокойней стало жить в лесу, значительно спокойней.

Лукас вскоре знал многих стражников в лицо. Молодые совсем ребята, еще молоко на губах не обсохло, недавно в стражу набрали. Ходят по своему маршруту с ужасно важным видом, разговаривают неспешно, обстоятельно. В первые дни художник лишь обменивался с ними короткими приветствиями да несколькими ничего не значащими фразами. Но неделю спустя случилось уже и поболтать немного, городские новости разузнать. Солдаты рассказали Лукасу, что начальство из-за побега разбойника шибко сердится, пособников Марольда всюду ищет. Только простым-то людям это все без разницы. Мало ли где злодей теперь по лесам скитается. Кончилась его власть в городе, можно вздохнуть наконец свободно, торговать спокойно, без опаски и дань бандитам больше не платить. Чего же еще-то надо?

«И то верно, сколько можно старыми страхами жить?» — подумал Лукас и сам как-то сразу успокоился.

В тот день и работа у него особенно спорилась, и на душе стало легче. В приподнятом настроении отправился художник вечером домой. И тут же услышал сзади сердитый голос.

— А ну, ни с места! Стоять, тебе говорят!

Лукас оглянулся и увидел, что среди стражников появился незнакомый средних лет мужчина, невысокий, черноволосый, с крошечными узкими глазками, недобро глядящими из-под густых насупленных бровей.

— Кто такой, чего здесь делаешь? — рявкнул он, подходя к художнику.

Лукас начал обстоятельно рассказывать, что был нанят в Пинедскую обитель для росписи стен, вот уже скоро месяц, как работает в монастыре и живет совсем неподалеку… Но вскоре заметил, что стражник его совершенно не слушает. Должно быть, и сам все прекрасно знает. Однако смотрит настороженно и даже откровенно враждебно. Художник растерянно замолчал. Потом, собравшись с силами, снова заговорил о своей работе.

— Что-то физиономия мне твоя уж больно знакома, — вдруг неожиданно перебил его стражник.

Лукас смущенно пробормотал, что видит почтенного мастера впервые, хотя вообще-то обычно запоминает лица неплохо, даже, можно сказать, замечательно запоминает, профессия, мол, такая…

— Уж не ты ли возле обоза ошивался, когда господина казначея разбойники ограбили? — злобно прошипел стражник.

Шагавшие неподалеку солдаты сразу остановились и во все глаза уставились на Лукаса. Художник оторопел. Хотел уже объяснить, как было все на самом деле, да вспомнил предостережение сержанта. Не приведи Гилфинг, узнает кто-нибудь, что он возле убитого начальника стражи находился, да еще с оружием в руках. Недобрые люди здесь живут, только и ищут повод на пришлого человека все грехи свалить.

— Наверно, вы обознались, — еле слышно пробормотал Лукас.

— Ах вот как, обознался, говоришь! Это мы еще проверим! — сквозь зубы процедил стражник и зашагал прочь.

Солдаты, еще совсем недавно такие приветливые и доброжелательные, теперь тоже исподлобья смотрели на Лукаса. Но ничего не сказали, поспешили вслед за старшим. А художник медленно поплелся домой, сам не свой от волнения.

Работа в тот вечер не ладилась, все валилось из рук. И так это оказалось не вовремя! Уже почти готовый план монастыря нужно было наконец-то доделать и завтра представить пред грозные очи матушки Ганы. Согласно ему и предстоящие расходы согласовать. А то горбунье вечно мерещились лишние траты.

Лукас, тяжело вздохнув, склонился над листом. И тут же понял, что работать сейчас не может. Вот ведь досада-то какая! Главное, сделать оставалось всего ничего. На самом-то деле этот план он давно уже должен был закончить, да все проклятая рассеянность мешала. Вечно в самый неподходящий момент то эскизы пропадали, то вдруг исчезали копии старых планов — те, что срисовал в монастыре. Потом находились в каких-то совсем не подобающих местах, когда часть из них была уже сделана заново. Лукас и сообразить не мог, как же угораздило его засунуть наброски в сундук или на шкаф.