Долгая прогулка - Стивен Кинг

“Отец, я не радовался, когда тебя не стало, но и неогорчился по-настоящему. Прости меня. Но я не поэтому здесь. Стеббинс неправ. Яздесь потому…”

Его разбудили выстрелы и знакомый стук упавшего тела. Толпазакричала — не то от ужаса, не то от восторга.

— Гэррети! — крикнула какая-то женщина. — Рэй Гэррети! Мы стобой!

Мы все с тобой, Рэй!

Ее голос перекрыл остальные, и сотни голов повернулись всторону земляка. Отдельные крики переросли в общий рев. Гэррети слушал своюфамилию, пока она не превратилась для него в набор бессмысленных звуков. Онпомахал кричащим и опять провалился в сон.

“А ну вперед, жопы! Вы что, хотите жить вечно?”

Неизвестный сержант Первой мировой войны

Они прошли через Олдтаун около полуночи. Для Рэя Гэрретипуть через город был сплошным полусонным кошмаром. Толпа вопила, не умолкая,пока крики не слились в единый нечленораздельный шум, нарастающий и утихающий,подобно рокоту прилива. Юпитеры превратили ночь в день, осветив все зловещиморанжевым светом, в котором даже самое дружелюбное лицо напоминало маску изфильма ужасов. Из окон летели конфетти, газеты, длинные полоски туалетнойбумаги.

Как ни странно, в Олдтауне никто не погиб. Постепенно ониотдалились от оранжевых огней и шума толпы к реке, где их встретил резкий запахбумажной фабрики — химикаты, горелое дерево, рак желудка. Горы опилокподымались выше городских зданий, а рядом, как египетские пирамиды,громоздились штабеля дров. Гэррети почудилось, что он уже не на земле, а вкаком-то месте вечности, когда его вернул к действительности толчок под ребра.Это был Макфрис.

— Что такое?

— Выходим на магистраль. — Макфрис был возбужден. — Похоже,там собралось целое войско. Нас встретят салютом из четырехсот стволов. — Яслышал уже достаточно салютов из трех стволов, — проворчал Гэррети, отчаяннопротирая глаза. — Ну их. Дай поспать.

— Погоди. Когда они закончат, мы устроим им свой салют.

— Какой?

— Из сорока шести задниц.

Гэррети улыбнулся. Улыбка казалась чужой на его губах.

— Да ты что?

— Ну… Из сорока. Шестеро уже на пределе. Гэррети вспомнилОлсона, Летучего Голландца.

— Возьмите меня в долю, — сказал он.

— Тогда подходи поближе.

Они подошли к Бейкеру, Абрахаму, Пирсону и Скрамму. Двоекожаных парней по-прежнему маячили впереди.

— А Баркович? — спросил Гэррети.

— Согласен. Сказал, что это лучшая в мире идея после платныхтуалетов. Они шли уже по шоссе. Гэррети видел справа уступчатую набережную, авпереди — призрачный свет фонарей, на этот раз не оранжевых, а мертвенно-белых.

— Кэти! — вскрикнул внезапно Скрамм. — Я еще не сдался,Кэти! — он окинул всех безумными глазами, не узнавая. Его губы обметало, лицопылало.

— Совсем плох, — почему-то как будто извиняясь сказалБейкер. — Мы все время даем ему воду, а она выходит с потом. Его фляжка пуста,и другую ему придется просить самому. Это правило.

— Скрамм! — позвал Гэррети.

— Кто это? — глаза Скрамма беспокойно метнулись.

— Я, Гэррети.

— А-а. Ты видел Кэти?

— Нет. Я…

— Вот и они, — сказал Макфрис. Крики толпы снова сталигромче, и из темноты выступил светящийся зеленым указатель: «Шоссе 95 ОгастаПортленд Портсмут юг».

— Юг, — прошептал Абрахам. — Господи, помоги нам!

Они вышли на шоссе. Его поверхность под ногами казаласьболее гладкой, и Гэррети испытал знакомое волнение.

У въезда, оттеснив толпу, стояли солдаты цветной гвардии,подняв ружья. По сравнению с их алыми мундирами запыленный камуфляж солдат навездеходе казался тряпьем.

Шум толпы внезапно стих. Единственными звуками остались стуких шагов и хриплое дыхание. Алые гвардейцы молчали. Потом из темноты раздалсячеткий голос Майора:

— Го-о-товсь!

Ружья взметнулись к небу стальной аркой. Все инстинктивносжались. У них, как у собак Павлова, выработался рефлекс — выстрелы обозначаютсмерть.

— Пли!

Четыреста ружей выпалили, раздирая барабанные перепонки.

Гэррети сдержался, чтобы не заткнуть уши.

— Пли!

Снова грохот и резкий запах пороха. В какой книге он читал,что в воду стреляют чтобы тело утопленника всплыло на поверхность?

— Моя голова, — простонал Скрамм. — О Боже, моя голова.

— Пли!

Последний залп.

Макфрис тут же повернулся и пошел задом. Покраснев отусилия, он во всю мочь крикнул:

— Готовсь!

Сорок языков облизали пересохшие губы. Гэррети поглубжевдохнул и… — Пли!

Это было жалко. Жалкий звук, потонувший в ночи. Неудачная,глупая шутка. Каменные лица солдат не изменили выражения.

— Черт! — Макфрис скривился и побрел дальше, опустив голову.

Мимо быстро проехал джип Майора. Они успели заметить отблескхолодного света на его черных очках, и толпа опять сомкнулась вокруг. Правда,теперь она была дальше: шоссе имело четыре полосы — пять, если считать травупосередине.

Гэррети поспешил на середину и пошел по подстриженной траве,чувствуя, как роса через треснувшие туфли приятно холодит его ноги. Кто-тополучил предупреждение. Шоссе тянулось вперед, гладкое и однообразное, омытоесветом фонарей. Тени идущих выделялись на бетоне четко, как при летней луне.

Гэррети отхлебнул из фляжки, закрутил ее и опять погрузилсяв дремоту.

До Огасты еще восемьдесят миль. Так приятно идти по мокройтраве… Он споткнулся, едва не упал и резко пробудился. Какой идиот сажает соснына средней полосе? Конечно, это дерево штата, но почему бы не посадить егогде-нибудь подальше?

Почему они не думают о тех, кто идет… Конечно, они недумают.

Гэррети перешел на левую сторону, по которой шли остальные.На шоссе к ним присоединились еще два вездехода, чтобы охватить увеличившуюсяплощадь, на которой разместились теперь сорок шесть участников. ПостепенноГэррети опять задремал. Его сознание начало блуждать отдельно от тела, каккамера с заряженной пленкой, то там, то тут щелкая затвором. Он думал об отце,стягивающем с ног зеленые резиновые сапоги. Он думал о Джимми Оуэнсе, которогоон ударил стволом ружья. Да, это придумал Джимми — раздеться и трогать другдруга. Ружье мелькнуло в воздухе, брызнула кровь («Извини, Джим, тьфу ты, тутнужен бинт»)… Он повел Джимми в дом, и тот кричал… Кричал… Гэррети огляделся,весь в поту, несмотря на ночную прохладу. Кто-то кричал. Ружья были нацелены намаленькую, сжавшуюся в ужасе фигурку. Похож на Барковича. Грянули выстрелы, ифигурка, стукнувшись о бетон, как мешок с мокрым бельем, обратила к небубледное лицо. Это был не Баркович, а кто-то незнакомый.