Зимний солдат - Дэниел Мейсон

Он впервые оказался там, и его пронзило чувство, что он вторгся в ее личный мир, совсем не такой, как он предполагал. Слишком пустой, слишком маленький, слишком печальный – если подумать, сколько часов она провела здесь в одиночестве. Слишком человеческий, подумал Люциуш. Как будто он наткнулся на ее дневник и обнаружил, что мысли у нее самые обычные, простые, как у всех. Букетики засушенных цветов украшали стены, на крючке висела шинель, на единственной полке из грубо обтесанной сосны сложенное одеяло и стопка одежды. Табуретка у стола священника, на столе аккуратно разложены несколько учебников по медицине. «Раны и повязки». «Строевой устав для офицеров санитарной службы». «Военно-полевая хирургия». Кровать стояла под единственным окном, на стене под подоконником был прикреплен лист бумаги. При ближайшем рассмотрении это оказался один из набросков Хорвата. Все вокруг остановилось, в воздухе иссяк кислород. Но это был всего лишь сельский пейзаж: небольшая карпатская деревенька прилепилась на склоне холма. Роща, пастбище. На дороге – маленькая девочка с копной сена за спиной.

Если Маргарета и почувствовала пронизавшую его дрожь, она ничего не сказала. К тому времени прибыл Жмудовский. Вместе они уложили ее у окна, на свету, подсунули под голову полотенце. Люциуш наклонился, чтобы ее осмотреть, осторожно отлепил апостольник от места, к которому его прижал. Медленно ощупал голову, шею, потом – осторожно – лицо, остро чувствуя интимность этого осмотра, ее близость. Его первоначальный страх, что от удара Хорста у нее треснул череп, сменился опасением, что пострадал глаз. В этом случае учебники недвусмысленно диктовали: если повреждено глазное яблоко, его следует удалить, а после зашить сосуды глаза. Ему дважды доводилось производить эту операцию, он мог это сделать, но не знал, сможет ли сделать такое с ней.

Он продолжал осмотр. Веки опухли, глаз закрыт. Глубокие порезы, черные от крови и грязи, пересекали веко.

– Столбнячный антитоксин, – скомандовал он Жмудовскому, который уже приготовил иглу. Потом: – Соляной раствор.

Жмудовский подал ему бутыль.

– Бинт.

Он осторожно прочистил раны. Под глазом кровоточила небольшая артерия, Люциуш смывал кровь, она натекала снова.

– Нитки. – И он добавил, обращаясь к Маргарете: – Рассечение ветви лицевой артерии. – Как будто это она ему ассистировала.

– Да, доктор. Это объясняет обилие крови. – Ее голос был тверже, чем у него.

Он убрал бинт, зажал мизинцем левой руки кровоточащий сосуд, снова промыл рану. Потом правой рукой прошил сосуд и завязал нить, снова промыл. Грязь и затекшая кровь запачкали ее щеку, затекли в уши и в волосы. Он снова промыл рану, на этот раз антисептиком. Теперь он осторожно пальпировал вокруг, пытаясь определить, есть ли трещина. Она дернулась.

– Кокаин.

Жмудовский подал ему шприц.

– Что там? – спросила она.

– Кость цела, кажется. Слава богу. Я сейчас проверю глазное яблоко.

Он медленно раздвинул ей веки. Никогда он не видел ее глаза так близко. Лопнувший сосуд на роговице затопил белок ярко-алым веером. На этом фоне серая радужка, казалось, была оторочена зеленым, усыпана золотыми искрами. Он видел, как сокращается зрачок, когда она на него смотрит.

– Глаз видит? – спросил он.

Она кивнула.

Он промыл глаз, закапал атропин, чтобы предотвратить образование спаек, и дал глазу снова закрыться. Рана опять кровоточила, но теперь уже не так сильно. Он приложил еще одну примочку, бережно прижал и продолжал держать. Впервые с того момента, как звук свистка пронзил неф, он позволил себе дышать глубоко, медленно. Снова взглянул на рисунок Хорвата. Потом опять на Маргарету. Она сейчас казалась гораздо меньше, чем когда мчалась по церкви. Под золотистым ежиком виднелась бледная кожа.

– Вы подготовились, – сказал он.

– Вы о чем?

– Волосы, остриженные. – Ему было неловко, что он заметил.

Она слегка улыбнулась и тут же поморщилась.

– Может быть, теперь он чувствует, как Она ползет в его чулках по дороге в Станиславов.

– Аминь, – сказал Жмудовский.

Люциуш убрал бинт, чтобы проверить кровотечение. Прекратилось.

– Гипертоническую повязку, – сказал он Жмудовскому.

– Нет, – сказала Маргарета. – Зашейте.

Он повернулся к ней, держа в руке смоченный кусок ваты.

– Рана грязная, вы знаете порядок действий. В покое рана затянется сама. Если только вы не изобрели новый способ излечения инфекций. Мы можем попробовать наложить вторичный шов, после того как сформируется грануляционная ткань.

– При всем уважении, пан доктор лейтенант. Мне придется провести в постели несколько дней.

– А если вы будете ходить, рана не заживет. Мы справимся. Вам надо отдохнуть.

– Но я не хочу отдыхать. Я хочу, чтоб вы зашили рану, она не инфицируется. Обещаю.

– Обещаете!

– Я сама могу зашить с зеркалом.

Люциуш отвел глаза и сжал челюсти, как будто пытаясь показать ей свое неодобрение, потом повернулся и снова дотронулся до раны. Он пытался оценить увиденное. Сейчас рана выглядела розовее, чище, не было больше крови и грязи. Он поднял руки: сдаюсь, вы победили.

И сказал Жмудовскому:

– Шелковую нить.

Маргарета ударила ладонью по кровати:

– Шелк! Господь с вами, доктор! Нельзя ли что-нибудь потоньше? Это мое лицо, мне же не грязь им месить!

Люциуш сжал губы, пряча улыбку.

– Хорошо. Жмудовский, конский волос. Пожалуйста. – Он снова взглянул на Маргарету, пытаясь подражать ее легкому тону. – Конский волос чистокровного жеребца-липиццанера на службе его королевского высочества. Для вас – только самое лучшее.

Жмудовский подал нить.

– А может, доктор лейтенант, прямо из задницы самого королевского величества?

Люциуш засмеялся, радуясь непочтительной шутке, чувствуя благодарность, о, какую благодарность. Маргарета просверлила санитара взглядом:

– Напомню сержанту Жмудовскому, что глупые шутки – привилегия вышестоящих. Если пан доктор изволит шутить, мы вынуждены мужественно выносить это. Но мы не должны ему уподобляться.

– Конечно, дорогая сестра, – согласился Жмудовский. Он посмотрел на Люциуша и с улыбкой покрутил пальцем у виска. Все еще не в себе, хотя уже лучше.

Люциуш склонился ниже. Он видел три основных пореза: один проходил через бровь, а другой, более длинный и глубокий, шел от переносицы к скуле. Когда он делал первый стежок, кожа немного натянулась, потом игла появилась с другой стороны. Он вытянул нить, завязал, дал Жмудовскому отрезать. Еще один, и третий. Она была совершенно неподвижна, и он ощутил, как близко сейчас их лица. Он дотронулся до ее подбородка, чтобы аккуратно повернуть голову, как будто проверяя, симметрично ли вышло, и начал четвертый стежок.