Русалки Обводного канала - Виктория Лисовская

клиент, пойдем дверь выбьем! – приказал Семен Гаврилович.

– А ну, Глафира Кузьминична, посторонись! – Вместе с городовым они кинулись на дубовую дверь и, поднатужившись, сорвали ее с петель.

В маленькой комнате на кровати лежал без движения, широко раскинув руки, Мирон Ткачевский, над ним с остекленелым взглядом и безумными глазами, подняв топор, стояла Анфиса Савицкая. Она двигалась как завороженная, движения были резкими и странными. В углу на кресле с бокалом вина в руках сидела Арина Калашникова, которая громко, истошно хохотала, как будто находила эту ситуацию необычайно смешной.

– Анфиса Семеновна, а ну положите топор! Не делайте глупостей! Положите топор! – громко завопил Железнов.

Савицкая повернулась к нему и медленно, с остолбеневшим взглядом, подняв топор, начала надвигаться на сыщиков.

– Нет, дура! Положи топор, – закричал городовой, но Анфиса его совершенно не слышала, в ее глазах разгорался зеленый огонек, и она как безумная двигалась на незваных гостей.

– Положи топор, стрелять буду! – крикнул Ипполит Банник и достал револьвер.

– Топор! Топор! – громко хохотала Арина Калашникова. – Анфиса! Топор! Держи топор!

– Нет, – кинулась вперед Глаша, но не успела, раздался выстрел, и Анфиса Савицкая упала как подкошенная.

Арина Калашникова дьявольски расхохоталась, допивая красное вино, которое стекало с ее холеных пальцев, как яркие капли крови.

Санкт-Петербург. Август 2022 г.

Питер встретил изумительной погодой, яркое солнышко, совсем не типичное для Северной столицы, слепило глаза, и Ксюша, вступившая на перрон Московского вокзала, даже не поверила своим глазам и ощущениям: здесь было очень жарко, гораздо жарче, чем в родной Твери.

– И зачем только я столько теплой одежды взяла? – ворчала девушка, таща огромный чемодан ко входу в метро.

Колесики чемодана весело стучали по брусчатке. Тук-тук-шмяк, и сердце Ксении также радовалось открывшемуся чувству свободы. Она впервые за семнадцать лет оказалась одна в новом городе, ей предстояло жить одной в комнате в общежитии и грызть гранит науки в санкт-петербургском вузе.

Какое сладкое чувство юности и свободы, когда перед тобой открыты все двери!

Ксюша очень любила своих родителей, но иногда очень хотелось отдохнуть от них.

Только она вспомнила о предках, как услышала трель телефона – ну конечно же мама.

– Ты как доехала? Не растрясло тебя в поезде? Ты позавтракала, а зонтик не забыла? Положи его поближе – в Питере постоянные дожди! – напутствовала мама.

– Сходи на Исакиевский, посмотри, там вид офигенный, – на заднем плане кричал папа. – Светка, скажи ей, пусть не забудет бутерброды достать из сумки, а то испортятся!

– Конечно, конечно, все сделаю, – рассмеялась Ксюша. Вот вам и свобода от родительского ига, десять минут одна в чужом городе, а папа и мама тут как тут!

Но, честно сказать, девушка была рада звонку, она уже немного соскучилась по близким.

– Ты брошку бабулину еще не потеряла? – настороженно спросила мама. – Там, кстати, какой-то секрет есть, но никто в нашей семье его еще не разгадал.

– Помню, мама, помню, про этот секрет все у нас знают, – рассмеялась Ксюха. – Ну ладно, пока, всех целую! Папа, тебе тоже привет! – крикнула абитуриентка, зная, что их разговор проходит на громкой линии.

Отключившись и положив телефон в карман, Ксюша наконец зашла в метро, купила билет в подземку и, пройдя турникет, оказалась на движущемся вниз эскалаторе.

В кармане она сжимала семейную реликвию, оставшуюся от прабабушки Любы, которая была удивительной женщиной. Много невзгод выпало ей на жизненном пути. Сначала скончался жених бабушки, потом пришлось уехать из родного города, затем во время войны она много лет проработала на заводе, получила звание Герой Соцтруда и много наград. С прадедом Николаем она познакомилась уже в достаточно солидном возрасте, с ним они прожили в любви и согласии много лет, родили троих детей, но часто, особенно темными осенними вечерами, баба Люба любила вспоминать свою беззаботную молодость, своего жениха, с которым так и не удалось обменяться кольцами.

Еще у бабы Любы был Секрет, Тайна, которую она унесла в могилу, но она часто намекала, что фамильная брошь с топазами и изумрудами может ответить на многие вопросы прошлого.

У прабабушки еще было много странностей: она терпеть не могла зеленый цвет и боялась купаться в море и в реке, не любила Санкт-Петербург, всегда кривилась, когда по телевизору говорили о Северной столице. Конечно, Ксюша Любовь Николаевну не помнила, та умерла задолго до ее рождения, но о ней много мама рассказывала.

А сейчас Ксюша стискивала в кармане платок с брошкой, она его держала в кулаке, была наслышана о воровстве в подземке.

На всякий случай вытащила его из кармана, развязала, чтобы полюбоваться старинным украшением.

Но это и стало фатальной ошибкой: брошка легко выскользнула из рук и улетела вниз по эскалатору, ударяясь о каждую ступеньку.

Ксюша застыла на месте от ужаса.

Фамильная реликвия упала к подножию эскалатора, прямо под ноги дежурному постовому, и раскололась на две равные части.

Санкт-Петербург. Октябрь 1893 г.

Арина Калашникова продолжала дьявольски хохотать, даже не подойдя к телу убитой подруги. К Анфисе Савицкой кинулась Глафира, села на корточки и пыталась нащупать пульс у девушки.

– Не старайтесь, Глафира Кузьминична! Савицкая – убийца окаянная, свое получила, отмучилась! – подошел ближе Семен Железнов. – Хотя на каторге ей было бы не слаще!

– Вы думаете, это она убийца? – глухо спросила Глаша.

– А кто еще, я собственными глазами видел топор в ее руках, видел, как Анфиска чуть Мирона Ткачевского не зашибла! – ответил капитан.

– И я тоже все видал, потому и стрелял, ну, чтоб остановить убивцу! – закивал городовой.

– Деток, правда, ее жалко! – заметил капитан Железнов.

Глафира неопределенно кивнула, пытаясь найти признаки жизни у Анфисы.

Калашникова продолжала хохотать в своем кресле.

– А с ней это чаво? Чокнулась, что ли, от горя? – кивнул на нее городовой.

– Я думаю, это последствия магического ритуала и дурманящих трав, – печально ответила Глаша.

– С ней позже разберемся в отделении. Банник, вызывай давай сюда солдат своих, тело Савицкой в прозекторскую доставьте, а эту даму, которой все так смешно, на всякий случай в нашу арестантскую отправьте, пусть в себя придет на свежем воздухе, – распорядился Железнов.

– А с этим чаво делать? – почесал в затылке Банник, рассматривая лежащего без сознания на кровати Мирона Ткачевского.

Семен Гаврилович подошел к лихачу-извозчику, потрогал теплую руку, свисающую с кровати.

– Живой вроде. Пошли за доктором кого-нибудь из солдатиков, мужик без сознания, пусть доктор его осмотрит! – приказал Железнов.

Глаша в это время подошла к бутылке с вином, которая выпала из рук Арины, понюхала