Уинстон Черчилль. Личность и власть. 1939–1965 - Дмитрий Медведев

Лишь немногие рецензенты обратили внимание, что второй том раскрывает новую грань в личности и управленческом стиле Черчилля. Если раньше британский политик был знаком широкой публике в первую очередь как харизматический лидер и оратор, своими речами вдохновлявший, призывавший и толкавший огромные массы людей к действию, то на страницах «Их звездного часа» Черчилль предстал успешным организатором, который возглавил огромную военно-политическую структуру и довольно эффективно управлял этой структурой посредством многочисленных письменных обращений и директив. «Разумеется, мы помним великие выступления мистера Черчилля, — писал журналист Альдольфус Данэн Эммарт (1902–1973) в Baltimore Evening Sun. — Но в этой книге можно найти больше, чем его речи». В них представлено огромное документальное наследие человека, «лично проявлявшего интерес к каждому аспекту военного дела».

В Британии выход новой книги вызвал значительно более эмоциональную реакцию, чем в Новом Свете. Оно и понятно. Второй том описывал их страдания, их сопротивление, их борьбу— их звездный час. «Величайший эпизод в английской истории», по словам главного редактора The Spectator Генри Уилсона Харриса (1883–1955).

Восторг и признание, как бы приятны ни были, составляли не единственное и даже не самое главное стремление автора. Он хотел предложить свое видение событий, доказывающее дальновидность его взглядов и мудрость принимаемых им решений. И он добился желаемого. Британцы признали и приняли его точку зрения. Они воздали ему должное за жесткие, на момент принятия — спорные, но, как показали дальнейшие события, правильные решения: прекратить отправку эскадрилий во Францию, сохранив их для Битвы за Британию; в критический момент ожидания высадки противника на берега Туманного Альбиона усилить танками за счет метрополии группировку войск в Северной Африке.

И это было только начало. Ручейки хвалебных упоминаний отдельных решений Черчилля быстро слились в бурную реку панегирика его общей деятельности на посту премьер-министра. «Был ли или нет 1940 год чьим-то звездным часом, определенно одно — это был звездный час Черчилля», — констатировал незадолго до своей кончины Эрик Артур Блэр, больше известный по псевдониму Джордж Оруэлл (1903–1950). Экс-премьера назвали «величайшим человеком». Даже в критических упоминаниях отныне он представал исполином. «Из всех наших премьер-министров Черчилль был самым безумным, самым эгоистичным, но в то же время и самым великим», — заявил лейборист Вудро Лайл Ватт (1918–1997) после прочтения второго тома.

Черчилль превратился не просто в успешного политика, быстро принимающего верные решения, — он стал олицетворением борца против тирании. Он говорил об этом еще в годы войны, но теперь, с публикацией мемуаров, его слова приобрели новый вес и заиграли новыми оттенками: «Мы не воюем с нациями как таковыми. Наш враг — тирания. В какие бы одежды она ни рядилась, к каким бы покровам она ни обращалась, к какому бы языку она ни прибегала, какой бы характер — внешний или внутренний — она ни носила, мы всегда должны быть начеку, всегда должны быть мобилизованы, всегда должны быть бдительны, всегда должны быть готовы схватить ее за горло».

Так начал создаваться миф о великом спасителе нации Уинстоне Спенсере Черчилле. И в создании этого мифа большую роль сыграл не столько 1940 год, мрачные события которого привели потомка герцога Мальборо к власти, сколько год 1949-й, когда весь мир, познакомившись с версией Черчилля, осознал, с насколько великим человеком им повезло разделить эпоху. В этом отношении британский автор наследовал великому Гёте, который одним из первых продемонстрировал единство творчества и жизни. До автора «Фауста» человечество придерживалось убеждения, что одно пожирает другое: либо творчество обкрадывает жизнь, либо, наоборот, насыщенная, разноликая, яркая жизнь не дает места и времени для развития творческого начала. Гёте доказал, что неординарная жизнь может и должна проходить эстетическую объективизацию в форме художественного произведения. В этом отношении жизнь становится творчеством, приобретая статус личностного проекта, реализуемого самим индивидуумом. Черчилль наследовал этой традиции. Начиная с первых произведений, посвященных колониальным войнам конца XIX века, он выстраивал свою жизнь как произведение искусства и с радостью и вдохновением рассказывал о ней публике. Для Черчилля его жизнь и была произведением искусства, которое он создавал мыслью и делом. И «Вторая мировая война», особенно второй том, сыграла в этом личном жизнетворчестве особую роль, породив волну мифотворческих настроений и определив мнение о Черчилле на следующие десятилетия.

Определенной вехой в новом тренде восхваления британского политика стала рецензия в The Listener давнего друга и коллеги нашего героя Альфреда Даффа Купера. В своей статье «Уинстон Черчилль и Джон Булль» Купер сравнил Черчилля с Уильямом Питтом-старшим, графом Четэмом (1708–1778), руководившим правительством во время Семилетней войны 1756–1763 годов и считавшимся в виговской традиции одним из величайших спасителей отечества. Сохранилась и реакция Черчилля на сравнение с Питтом. Своим секретарям он дал следующее указание относительно статьи Даффа Купера: «Я хочу ее сохранить. Покажите статью миссис Черчилль. НЕМЕДЛЕННО».

Что вызвало столь бурную реакцию у пожилого политика, которого уже трудно было чем-то восхитить или удивить, особенно если речь шла о похвале или хуле? Разумеется, дело не только в том, что ему было приятно сравнение с великим предшественником. Его реакция во многом объяснялась тем, с кем именно его сравнили. Питт-старший занимал особое место в мировоззрении Черчилля. Наш герой восхищался этой исторической фигурой с молодости, а цитату о нем из эссе Маколея он даже включил в свой роман «Саврола». Приятный экзерсис доставлял Уинстону и перенос судьбы двух Питтов на ситуацию с собственным отцом. Впоследствии к аналогичным сравнениям будет прибегать и его сын Рандольф.

Но самое интересное заключалось не в том уважении, которое Черчилль испытывал к Питтам, и не в упоминании их в текстах своих произведений. Самое интересное, что на фоне упомянутых фактов сам Черчилль до начала Второй мировой войны ассоциировался среди коллег с именем злейшего врага Питта-младшего

Чарльзом Джеймсом Фоксом (1749–1806), вошедшим в историю не только как первый министр иностранных дел, но и как многолетний оппозиционер королю и лидеру тори. И вот теперь историческая справедливость, если о ней вообще уместно говорить в контексте описываемых событий, восторжествовала. Наконец Черчилль был поставлен в один ряд (а может быть, и выше) с выдающейся персоналией из истории Англии, которой он столько лет восхищался и которая олицетворяла его представления о лучших качествах государственного деятеля.

Одновременно с изображением себя в роли супергероя Черчилль ставил перед собой задачу показать во втором томе героизм и стойкость британцев летом 1940 года. Вновь, как и раньше, он обращается к приему контраста. Чтобы ярче передать бесстрашный настрой народа, в первом же абзаце первой главы он сгущает краски, создавая мрачный антураж, на фоне которого принималось судьбоносное решение продолжать борьбу несмотря ни на что. Он обращает внимание на два неожиданных, но ставших ключевыми события первого месяца своего премьерства: «прославленная французская армия была разбита на голову и перестала существовать»; «британская армия была сброшена в море и потеряла все свое снаряжение».