1968: Исторический роман в эпизодах - Патрик Рамбо

— Конечно!

— Буржуазия посылает вас драться, а потом в прессе обвиняет во всем именно вас. Вы же сами это видите…

— Да уж, нам досталось от Помпиду!

— У вас же тоже есть профсоюзы!

Дискуссии продолжались и на площади перед университетом. Возле стенда с надписью «Демократическое женское движение» девушка обращалась к толпе зевак, стоя на ящике, как в лондонском Гайд-парке:

— Нам нужна единая мораль для девушек и юношей! Мы требуем равных шансов!

— Школы должны быть смешанными! — выкрикнул тощий молодой человек.

— Дело не только в этом, — возразила активистка. — Мы хотим равноправия во всех областях!

— Уже десять лет как моя мама имеет право работать без письменного разрешения отца, — сказала девушка в ситцевом платье.

— Этого недостаточно! Нас избивают так же, как и ребят, мы вместе с ними работаем в комитетах, тогда почему нас никогда не приглашают выступать от имени студентов? Ни на радио, ни на телевидение, ни в парламент, вообще никуда!

— Это точно. Сейчас именно мужчины ведут переговоры за спиной трудящихся, — сказала Теодора, — хозяева договариваются с парнями из Конфедерации и с парнями из правительства!

Тео не стала задерживаться возле феминистского стенда, она беспокоилась о пропавшем Порталье.

Наверняка его арестовали. Она оставила подруг спорить дальше и по лестнице Б поднялась на второй этаж. Родриго вместе с комиссией как раз составлял обращение к захватчикам Сорбонны.

— Ты вовремя, — сказал он Тео и показал черновик листовки.

Товарищи!

Множество помещений Сорбонны находится в антисанитарном состоянии.

Многие студенты не соблюдают элементарных правил гигиены.

Товарищи, без всякого сомнения, грязь, недостаток гигиены и их последствия — это средства, которыми голлистская власть хочет воспользоваться, чтобы отнять Сорбонну у студентов…

— Неплохо, — сказала Тео.

— Потом нужно будет объяснить, каково политическое значение гигиены.

— Пусть каждая группа предложит свой вариант, — сказал толстощекий парень в голубой рубашке. — И надо помочь нашим товарищам, отвечающим за уборку…

Пока комиссия обсуждала, как лучше объяснить студентам всю важность этой борьбы, учитывая, что из подвала полчищами повалили крысы, Тео отвела Родриго в сторону:

— О Ролане все еще ничего не известно…

— Ничего не удается выяснить, Тео.

— А у него дома?

— Ты ж знаешь, он туда и носа не показывает.

— Если бы с ним что-то случилось, полиция предупредила бы родных…

— Ты знаешь его предков?

— Так, мельком видела. Они меня как-то раз выставили на улицу вместе с Роланом.

— He волнуйся. Если бы он погиб, поднялся бы шум.

— Родриго! Вместо того чтобы успокоить, ты меня еще сильнее пугаешь!

В Бийянкуре рабочие не утратили решимости. Они спали между станками, играли в настольный теннис во дворе, выживая благодаря постоянной помощи солидарного населения. Те, кто охранял здание изнутри, почти всю ночь слушали радио, завернувшись в одеяла. Они прекрасно поняли, в каком духе проходят переговоры с правительством и хозяевами. «На улице Гренель, — говорили они, — дело застопорилось». Их собственные требования были ясны и все уместились на плакате, который висел на площади Жюля Геда. Достаточно было владеть грамотой и ответить да или нет:

Наши основные требования:

— в ближайшее время переход на 40-часовую неделю, без снижения зарплаты;

— минимальная зарплата — 1000 франков;

— выход на пенсию в 60 лет, для женщин — в 55;

— дополнительная, пятая, оплачиваемая неделя отпуска для молодежи;

— свободу профсоюзам.

С рассвета на фабрику прибыло множество протестующих, которые присоединились к забастовочным пикетам, охранявшим здания. В огромном сборочном цехе собралось уже не меньше двенадцати тысяч человек. Наверху, на помосте, стояли представители самых влиятельных профсоюзов. От имени Всеобщей конфедерации труда выступал Лантье, он говорил то же, что и всегда, поскольку никаких новых сведений у него не было.

— Товарищи, переговоры затягиваются, хотя наши требования предельно просты и ясны. Прежде всего, мы хотим, чтобы нам выплатили зарплату за весь период забастовки, и в этом мы не уступим!

Закончив свою длинную речь, во время которой зал не раз взрывался аплодисментами, Лантье скрепя сердце уступил место представителю Демократической конфедерации. Тот говорил на повышенных тонах, выдвигая политически окрашенные требования. Он призвал к солидарности со студентами, но слушатели отнеслись к этому прохладно, и оратор, вовремя спохватившись, вернулся к конкретным проблемам, которые волновали рабочих государственных заводов, а потом призвал продолжать борьбу до полной победы. Толпа принялась громко скандировать: «Народное правительство!» В это время один из металлургов передал Лантье записку, и тот сообщил всем, что на улице Гренель переговорщики только что пришли к важным соглашениям.

— Народное правительство! — не унимались рабочие.

Жорж Сеги приехал на завод после бессонной ночи, затянутый в кримпленовый костюм, с черным галстуком-удавкой на шее. В сопровождении охраны он присоединился к остальным лидерам, стоявшим на трибуне. Ночные переговоры дались очень тяжело.

Когда они были в разгаре, посыльный от партии сообщил Сеги, что ситуация резко изменилась: леваки вместе со студентами и Демократической конфедерацией готовят необыкновенного масштаба акцию на стадионе Шарлети. Надо было перехватить инициативу у этих лжесоюзников, ускорить переговоры и быстренько состряпать хоть какой-то договор, пусть и в черновом варианте, чтобы избежать митинга. Сеги даже пообещал руководству предприятий, что через пару-тройку дней работа возобновится. Но теперь нужно было сообщить о достигнутом компромиссе самим рабочим. Было решено устроить встречу в Бийянкуре. Сеги заговорил в микрофон. Его голос гулко отдавался под металлическими сводами. Он перечислил все пункты соглашения, упомянул о повышении минимальной почасовой оплаты на 35 %…

— А зарплата?

— Будет поэтапно повышаться в разных секторах.

— Красиво говоришь! — прокричал человек в фуражке, стоявший на каменном блоке. — А что, если цены снова вырастут?

— А пособия семьям? — спросил другой рабочий.

— В бюджете на следующий год…

— Болтовня!

— А рабочая неделя? — спросил усатый толстяк.