Хрен знат 2 - Александр Анатольевич Борисов

— Она учительница. Ещё никуда не устроилась.

— А отец?..

Тут-то мне и поплохело. Я старался не ёрзать на стуле, отвечать внятно и чётко, хоть уже пребывал в состоянии близком к панике. Недавнее поведение бабы Кати, ожидаемый визит главврача и сама совокупность вопросов — всё намекало на то, что в больнице случилась нештатная ситуация, а я с какого-то боку к этой беде причастен.

Взрослая суть попыталась подключить логику, и мне стало ещё страшней. Это письмо! Гэбэшники меня вычислили!

Хотелось спрыгнуть со стула и убежать. Куда, для чего? — это без разницы. Лучше бессмысленность действия, чем тягостность ожидания.

Меня переклинило ненадолго. Надежда Андреевна раз или два пыталась что-то сказать. Я это видел, но слов не воспринимал.

— Ты меня слышишь? — послышалось, когда отпустило.

— Слышу, — автоматом ответил я.

— А почему молчишь?

— Извините, задумался.

— Третий раз тебе говорю: дай сюда градусник и отправляйся в палату. Постарайся никого не будить.

Пацаны забрались под одеяла и дружно сопели носами. Как уже успелось заметить, из всей нашей палаты тихий час соблюдал только один Чапа. И то не всегда.

Страх на одной вяжущей ноте нудил в глубине желудка. И чёрт меня дёрнул бросить оба письма в один и тот же почтовый ящик! — думал я, отворачиваясь к стене. Мало того что сам погорел, ещё и подставил Юрия Алексеевича. Если б не этот прокол, никто бы моё предупреждение не перехватил. Мысленно я уже представлял, как это было. Работник почтамта выгружал почту в мешок, увидел конверт со знакомой фамилией в адресе и отволок его «куда следует». «Там где надо» покопались в содержимом мешка, отыскали такой же конверт с очень похожим почерком, где я, как последний лох, указал свой обратный адрес.

Стоять! — возразила моя взрослая половина. — Ты же видел, как это делается. Мешок для писем крепится на железных полозьях к низу почтового ящика. После выгрузки он закрывается наподобие бабушкиного кошелька. То есть, работник почтамта изначально не мог видеть ни конверта, ни адреса. В следующий раз письма могли пересечься только на сортировке «местное» — «иногороднее», где каждый сотрудник давал подписку «о неразглашении». Тебе, как радисту, это должно быть известно лучше других. И потом, мало ли в нашей стране Гагариных?..

Уговаривал я себя, уговаривал, да так и уснул.

Если была в этом времени показуха, то я её почти не заметил. Наверное главный врач не такая большая шишка, чтоб в угоду ему делать что-то ещё сверх того что положено по работе. В обычное время пришла уборщица. Она меня, кстати, и разбудила. Пустое ведро такая хреновина, что как ты его не ставь, оно обязательно грякнет. Единственное о чём нас попросили, это убраться в своих тумбочках и временно выйти на улицу чтоб не мешать человеку наводить чистоту.

Свою беду я заспал. Был уже не в том паническом настроении. Детство легкомысленно по натуре. И накачка взрослого человека, коим я себя ещё мнил, тоже дала результат. «Если что, вместе идём в отказ». На том порешили.

На улице ни ветерка. Солнце сновало между рябыми тучками. Припекало, но по сравнению с днём вчерашним, было прохладно. Только Чапа остался в палате. Пацаны хотели его вынести, доктор не разрешил.

Столпились возле крыльца. Стоим, ждём. У Дядюры с Серёгой Орловым свои разговоры. Они хоть и в разных классах, но в одной школе учатся. Младшие Вовчики, эти на ровном месте найдут чем себя занять. Выкопали где-то обломок напильника, начертили круг на земле, поделили его пополам и режутся в ножички: кто у кого больше отхватит. Только мы с Ваней Деевым не при делах, каждый сам по себе. Тут-то оно всё и началось.

— ЗахОдьтэ, — сказала уборщица, разостлав у порога мокрую тряпку.

И тут я услышал звук автомобильного двигателя грузового ГАЗона. Слух у меня музыкальный. Столько раз отъезжали от дома с дядькой Ванькой Погребняком! Хоть сейчас могу вспомнить, на каком такте он переключал скорость.

Наверное, думаю, к нам. А сам — нет, чтобы посмотреть! — в прихожую к грамоте, искать пятнадцатый флаг. Ещё раз пересчитал — хоть ты тресни, четырнадцать! Ниже портрета глянул, нет, там не флаг, а красная лента развёрнутая красивыми волнами и надпись на ней: «Под знаменем марксизма-ленинизма, под руководством коммунистической партии — вперёд, к победе коммунизма!»

Вдруг слышу, голоса во дворе. Фамилию мою кто-то знакомый вслух произносит. А я, как дурак, стою, ищу этот флаг, будто бы от того, найду я его или нет, зависит моё будущее. Пригляделся: блин! — да вот же он, справа. Вернее, не он, а самый что ни на есть край золотистого наконечника со звездой, что одевается на древко. Это ж по замыслу художника получается, что четырнадцать республик у нас напоказ, а пятнадцатая в тени, дальше всех от кормушки.

Тут уборщица мокрой тряпкой меня по заднице хлесь!

— Ну-ка, пострел, в койку! Будто не слышишь, что начальство приехало! Что ж ты неслухмянный такой?

Нырнул я под одеяло, а сам себе думаю: чей это голос на улице слышится, лёгкий такой, обволакивающий, знакомый-знакомый? Вроде все звуки чётко и правильно произносит, а кажется, что все они у него мягкие.

— Как он?

— Готовим к выписке.

— А можно на него посмотреть, побеседовать?

— Вам, Иван Кириллович, всё можно.

Пацаны затаились мышками, а меня чуть вместе с кроватью не развернуло! И мысль сумасшедшая весь разум из головы напрочь! Будто бы он, главный редактор Клочко, тоже помнит наше общее будущее. Как мы с ним бедовали в конце девяностых. Поэтому и пришёл навестить. Узнаю я его, не узнаю, это второй вопрос. Сунул копыта в тапочки — и во двор. Бабка уборщица за штаны пыталась поймать — да только куда там!

Выскочил на крыльцо, глядь: там народу хренова туча. Человек наверное десять. И все на меня смотрят.

— Вот, — говорит наша Надежда Андреевна, — это и есть наш Денисов!