Уроборос. Проклятие Поперечника - Евгений Стрелов

своей службы свидетелем ни одного человека — честно отработал почти до самой темноты. А когда вернулся, поднялся на второй этаж своего донжона, запалил свечи, сел за широченный стол и заскрипел пером, макая его в чернильницу. За неимением событий и воспоминаний о проведенных беседах с путниками, я записывал на бумагу подряд всё, что придёт в голову. Старался просто поспевать за течением своей мысли, записывая её почти прямотоком, без особой редакторской правки. По сути, я следовал за потоком сознания. В общем-то, всё правильно делал, набивал руку — и когда пошли реальные встречи с путниками, если требовали обстоятельства, вступал в разговор с ними, умение запоминать детали, анализировать и быстро записывать сильно пригодилось мне.

Сидя на краю бассейна, слушая рассуждения Лангобарда, распластавшегося на воде, я ощущал себя голым и голодным — таким я и был. Чувствительность вернулась к каждой клеточке моего тела, и всё, что я видел вокруг себя, начало ужасно меня тяготить. Все эти тяжелые каменные стены, запах горящих дров в камине, смешанный с кислым запахом, идущим, скорее всего, от котла, висящего над огнём.

Пар, исходящий от горячей воды бассейна, шкуры, шубы, гобелены, вся эта нарочитая грубость, стилизованная под средневековье. И самое главное: хозяин всего этого — старый мужик, словно выкорчеванный из земли, как пень, с абсолютно лысой головой и длиннющей седой бородой, которую хотелось схватить и отрубить топором. И его бесконечные слова-слова. Рассуждения, которые я должен был выслушивать непонятно зачем. Дикое раздражение вскипало во мне.

— Где моя одежда?! — громко и грубо спросил я, прервав бубнеж Лангобарда.

— О! Вижу минеральные воды бассейна и мой отвар подействовали на вас благотворно! Захотелось одеться?

— Где моя одежда? — повторил я ещё громче и грубее.

— Ваша жалкое тряпье валяется мокрое на полу. Его надо стирать и сушить, а лучше вообще сжечь в камине. Идите вдоль стены, там найдёте нишу с разным моим шмотьем. Подберите себе что-нибудь до завтра. С утра пойдём в торговый центр и приоденем вас в новенькое.

Сама по себе мысль, что мне придётся носить чужую одежду, была невыносимо противна. С хлюпающим звуком я отодрал от пола свою одежду, осмотрел. Вариантов было не так уж и много: остаться голым, попытаться натянуть на себя липкие холодные лохмотья, облачиться в вещи Лангобарда. Третий вариант казался наиболее приемлемым, поэтому я остановился на нём.

Так и пошло дальше: передо мной открывались возможности — среди них я выбирал наиболее приемлемый вариант развития событий и шёл по нему, вместо того чтобы выбрать что-нибудь наименее приемлемое, пусть безобразное, зато своё. Например, просушить лохмотья перед камином и одеть их — откуда-то же я взялся вместе с ними, так почему бы не продолжить путь, не отвергая их?

Одежда Лангобарда оказалась не такой уж и безразмерной, как я опасался: слегка подвернул рукава рубахи, закатал штанины — и всё подошло. Она пахла природной свежестью, минеральной водой бассейна и солнцем.

Потом — еда. Можно было отказаться от того, что булькало над огнем в котле и пахло, как мне показалось, какой-то кислятиной. Когда и где я ел в последний раз — неизвестно. Пусть так бы и оставалось до утра, когда предполагалось посещение торгового центра, где можно было бы сделать свой собственный выбор в пользу той или другой пищи. Но я опять пошел по наиболее приемлемому варианту: когда Лангобард выбрался из бассейна, оделся в такую же простую хламиду, как и я (похоже, вся его одежда не отличалась большим разнообразием), то первым делом набрал из котла варева целую миску и сунул мне её со словами: «Ешь, пока есть, что есть!»

Утолить голод, неважно чем, было наиболее приемлемым развитием событий, что я и сделал — впрочем, еда из котла оказалась довольно вкусной, сытной и совершенно не кислой. Да и пахла ароматно — грибами и овощами. Так что я даже несколько раз сходил к котлу за добавкой.

Следующий приемлемый вариант — место, где мне было предложено лечь отдыхать до утра. «Забирайтесь под шкуры на моём ложе. Гостевая кровать у меня не предусмотрена. А моё ложе, хоть и каменное, зато тёплое. В нём есть углубления — тело, приноравливаясь и ворочаясь, постепенно само находит такую позу, в которой лучше всего спится. Толкаться локтями и коленями не будем — на моём ложе и с десяток таких как мы с вами свободно поместятся. Я лягу, вы и не поймете, что я сплю где-то рядом».

А ведь можно было взять шкуру, которых было вокруг в избытке, соорудить себе лежбище на полу возле камина или придумать ещё что-нибудь — так нет. Я залез отдыхать под шкуры на ложе Лангобарда — чувство было такое же, как в бассейне, когда мы там плавали вместе. И неважно, что ложе огромное, да хоть с целую планету — всё равно ведь одно на двоих. Едва Лангобард следом за мной забрался под шкуры и, немного поворочавшись, уснул, как захрапел так громоподобно, что я сперва не понял, что происходит — не землетрясение ли обрушило стены замка нам на головы?

Глава 4

Великая пустота

Первое, что бросилось в глаза Дмитрию Дмитриевичу Дорогину, когда дверь бронированного лимузина распахнулась — это асфальт светло серого цвета, такой чистый и гладкий, словно его целый месяц шлифовали, пытаясь довести до зеркального блеска. "Какого лешего он такой светлый? — подумал тогда Дорогин. — Свежий асфальт чёрного цвета, а этот серый. Наверное, потому что старый, выцвел и высох на солнце. Даже цвет асфальта свидетельствует о ходе времени. Люди стареют, из молодых, красивых и здоровых превращаются в старых, страшных и больных. Зачем всё это нужно этому миру, весомой частью которого является время? Неужели нельзя обойтись без этого? Зачем превращать хорошее в плохое, молодое в старое, доброе в злое, живое в мертвое? Неужели в этом есть какой-то высший смысл?" Сидя в лимузине, глядя через распахнутую дверь на старый, отшлифованный асфальт, Дорогин понимал, что ему необходимо вылезти наружу — попасть в это маленькое пространство, в почти точку, которая находится под прицелом множества видеокамер, и занять её, заполнить собой, надуть, как воздухом шарик — до своего размера, а потом пойти, переступая с ноги на ногу; придётся стать этим местом, слиться с ним, понести его; вот оно — просто пустое пространство, — кажется, любой желающий может опередить его, без двух минут президента, демократически избранного, но ещё не прошедшего процедуру инаугурации, прибежать откуда-нибудь, прыгнуть, словно вскочить