ПиДЗа - Станислав Анатольевич Фетисов

решили оставить Гамсутль. Две тысячи лет он был надежной крепостью. Теперь нет. Та фотокарточка, по которой ты меня отыскал… То было незадолго до войны. Имам тогда уже понял, что мало осталось Гамсутлю. Отправил он меня на восток, в горы. В Лхасу. Встретиться с Ламой. Должен был я тогда договориться, передать в Тибет все. Но, Дима, встретил я там фрицев. Не знаю, как они вынюхали, как убедили Лхасских хранителей! Может, обманом, может, золотом. Не знаю. Понял я, что миру грозит большая опасность. Вывезли тогда фашисты тибетские артефакты. Через год случилась война. Столько жизней… — Халид замотал головой. — Не стал тогда Имам ничего отдавать. В сорок третьем я ушел на фронт, а вернувшись больше уже Имама и не встречал. Говорят, в сорок четвертом в Москву он уехал. Говорят, в Кремле его видели. — Халид встал и прихрамывая направился к лачуге. Через минуту он вернулся с одеялом. — Замерз? — укутывая меня, спросил он.

Я снова попытался ответить, но понял, что даже глаза держать открытыми выходит с трудом.

— Ничего, — улыбнулся он, — вон уже светлеет на востоке. — Халид повернулся к тонкой полоске, отрезавшей горы от темного неба. — Знаешь, Дима, когда-нибудь наука найдет тому объяснение. Как когда-то отыскала атом. За каждой дверью кроется новая дверь. Вещи эти, артефакты, могут быть ключами.

Халид сел возле меня и теперь мы вместе смотрели на звезды.

— Я искал, Дима. Находил. Находил вещи и людей. Одни несли добро, другие — горе. Если сила была благая, я проходил мимо; пусть и дальше радует собой людское счастье. А если темная… Люди привязываются к таким вещам охотнее. Манит их порок. Приходилось многое. Красть — не самое плохое из того, что я делал. Но то ради добра. Так ведь нельзя просто взять вещицу, выкинуть или сломать ее. Она снова отыщется или во что другое перетечет. Силе нужно время, чтоб остыть. Вот и хранятся такие артефакты столетиями. Сложились целые семьи, отдавшие себя тому. Многое умеют те вещицы. Знаешь, Дима, в преданиях да сказках больше правды, чем вымысла. Только то и на руку нечистым. Да, Дима, есть и такие, — закивал головой Старик. — Те корыстно пользуются силой. Одни понимают то, другие не по своей воле. Сложно все. Со временем начинаешь видеть. Чувствовать. Вот ты, — Халид повернулся ко мне, — ты же не думаешь, что это все случайно? Еще до того, Дима, как на горизонте появилась твоя фигура, я все понял. Не просто так Всевышний отвел мне долгие годы. Я должен был дожить. Я ждал тебя.

Халид тяжело поднялся на ноги, закрыв собой костер и звезды. Теперь я мог видеть только его спину.

— Есть еще кое-что, — медленно проговорил он. — У Имама была дочь. Мы полюбили друг друга. Ты любишь свою жену, Дима? — Халид снова кивнул, будто услышал мой ответ. — Она стала для меня всем. Нет, я не потерял голову, но мое сердце наполнилось счастьем, словно всегда хранило место только для нее. — Халид говорил тихо, некоторые из его слов было трудно разобрать. — Мы были счастливы, Дима. У нас было все. Вся жизнь впереди…

Халид замолчал. Мне хотелось спросить «что было дальше?». Он понял это и ответил.

— Война, Дима. Когда я узнал о ее гибели, я не находил себе места. Я хотел смерти. Я бездумно шел вперед, лез под пули врага в надежде скорее отправиться вслед за ней, но ничто меня не брало. Смерть обходила меня стороной. Да и не следовало, конечно, так поступать. Всевышний дарует жизнь, и мы не вправе отрекаться от нее.

Халид повернулся ко мне. В темноте я не видел его глаз, но я знал, их тоже коснулась утренняя роса.

— Я смирился, Дима. Нет, не забыл, конечно. Просто стал ждать.

Бурка Халида отяжелела от росы, еще сильнее склонив старика к земле. — Сегодня ты мне показывал картинки в своем телефоне. Рукописи того фрица. Как его там? Лоренц, кажется? Да, Лоренц. Но там были и другие фотографии. Я еще спросил тебя, кто это. Ты сказал, это твоя жена. Жена… — старик замолчал.

Костер уже совсем ослаб, но он был больше и не нужен. Черное становилось серым, пугливой мышью выбежав на поляну до восхода солнца. Халид распрямил спину. Бурка упала на траву и стала похожа на мертвое животное. Старик подошел ко мне. Руки его дрожали. Он склонил голову и, постояв так немного, снял свой берет. Халид отогнул внутреннюю подкладку головного убора, бережно достал оттуда какую-то картонку и принялся ее разглядывать. Потом, словно опомнившись, стал приглаживать взъерошенные волосы. Оправил рубашку. Попытался одной рукой застегнуть пуговицу у шеи. Не вышло. Снова надел берет, растер ладонью лицо и провел пальцем по картонке. Он улыбался, только глаз та улыбка не касалась. Где-то далеко закричала птица. Халид оглянулся.

— Рассвет, — рассеянно произнес он.

Старик торопливо спрятал картонку в нагрудный карман, потом замер, посмотрел на меня и вынул ее:

— Смотри, — Халид поднес картонку к моему лицу.

Это была фотография. От старости черно-белый снимок сильно потускнел, точно вобрав в себя серость сегодняшнего утра. Со снимка через паутину трещин мне улыбалась черноволосая девушка. Волосы ее были собраны платком, из-под которого торчала непослушная челка. Глаза, лицо… Я часто заморгал, пытаясь согнать видение. На миг мне показалось что на снимке… Нет. Я закрыл глаза. Медленно сосчитал до трех. Открыл… Дрожащие пальцы старика все так же сжимали фотографию. Лицо девушки, подсвеченное студийным софитом, я не мог не узнать. Со старой карточки на меня смотрела моя жена. Таня…

— Саният, — тихо сказал Халид и постучал пальцем внизу снимка, где была подпись: «апрель 1939 год. Орджоникидзе».

В моей голове все кружилось, видимо травы добрались и до мозга. Я еще мог видеть и слышать, но не мыслить.

Халид спрятал снимок в карман. Оттуда же вынул позолоченные часы на цепочке. Некогда белый циферблат пожелтел от времени и влаги. Минутная стрелка оторвалась, безжизненно упершись в мутное стекло.

— Я не прошу меня понять, Дима, — вернул меня голос Халида.

Часы в его руке повисли на цепочке. Они раскачивались словно маятник перед моими глазами. Позолота блестела светом, еще красного от восхода солнца.

— Я долго ждал…

Старый хронометр тикал так громко, что