Хозяин земли русской? Самодержавие и бюрократия в эпоху модерна - Кирилл Соловьев

Вне зависимости от того, встречался Катков в те дни с Александром III или нет, его влияние пугало членов августейшей фамилии и представителей высшей бюрократии. Они не исключали того, что московский публицист может решительным образом вторгаться в сферу законотворчества и кадровой политики. Так, по мнению современников, его роль была ключевой при назначении членом Государственного совета И. А. Вышнеградского. Правда, в данном случае, видимо, не обошлось и без другого знаменитого издателя.

В период последних двух царствований в Российской империи у многих на слуху было имя князя В. П. Мещерского, издателя газеты «Гражданин». У него на квартире собирался салон, завсегдатаями которого были весьма влиятельные лица: например, И. А. Вышнеградский, И. Д. Делянов, товарищ министра внутренних дел (а впоследствии и министр) И. Н. Дурново, государственный контролер Т. И. Филиппов, который (а не чиновники Государственной канцелярии) как раз сообщал издателю «Гражданина» о подробностях заседаний Государственного совета. Все эти видные государственные деятели (пускай порой и напрасно) рассчитывали на влияние Мещерского на императора. Во всяком случае, они знали, как много себе позволяет в «Гражданине» его издатель, беспощадно критикуя Государственный совет и видных сановников. Попытки же Главного управления по делам печати поставить предел этой «вседозволенности» вызывали неодобрение царя. И сам Мещерский подчеркивал свои особые отношения с государем. В 1886 г. хвастался Феоктистову, что многие часы беседовал с Александром III, доказывая ему вредность экономического курса Н. Х. Бунге. Тогда же он предложил кандидатуру нового министра финансов – И. А. Вышнеградского. Мещерский не скрывал этого, а, напротив, желал, чтобы как можно больше людей знали о данном факте. Его не отрицал и сам император.

Об огромном влиянии В. П. Мещерского много говорили в «высших сферах». В 1903 г. С. Ю. Витте сообщал А. Н. Куропаткину, что император не утверждал мнение Государственного совета об упразднении круговой поруки именно под влиянием Мещерского. Впрочем, жалуясь на князя, Витте сам поддерживал с ним тесные отношения, порой даже печатал в его «Гражданине» свои заметки. Мещерский становился неизменным героем политических игр начала XX в. Он был одним из инициаторов издания Манифеста 26 февраля 1903 г., в котором провозглашалась программа преобразований. К Мещерскому товарищ министра внутренних дел С. В. Зубатов обратился с жалобой на своего начальника – Плеве. Следующий министр внутренних дел князь П. Д. Святополк-Мирский ставил в упрек царю сотрудничество с Мещерским. На это император отвечал: «Я знаю, что он развратный человек, но ведь он и у отца бывал». И спустя некоторое время, при рассмотрении проекта реформ Святополк-Мирского, император вновь обратился за советом к издателю «Гражданина».

По словам весьма близкого к Мещерскому журналиста И. И. Колышко, князь приложил руку к назначениям С. Ю. Витте, Т. И. Филиппова, А. К. Кривошеина, В. К. Плеве, Г. Э. Зенгера, Н. А. Маклакова, П. Л. Барка, Н. А. Хвостова и др. Если верить этой информации, влияние Мещерского на ход государственных дел было поразительным. В любом случае сильной стороной издателя «Гражданина» было умение преподнести себя как великого знатока России, способного научить императора ее пониманию.

«Московские ведомости» М. Н. Каткова и «Гражданин» В. П. Мещерского – исключительные случаи прямого влияния периодических изданий на политическую жизнь страны конца XIX – начала XX в. Роль других газет и журналов была существенно скромнее. И все же она была. С помощью ведомственных изданий министерства боролись друг с другом, пытаясь формировать благоприятное для них общественное мнение. Земства рассчитывали на либеральные газеты (прежде всего на «Русские ведомости») как на инструмент давления на правительство. Ведь их тоже читали высокопоставленные чиновники. Например, в конце XIX в. К. П. Победоносцев считал «Русские ведомости» лучшей отечественной газетой. На заседаниях Комитета министров (как, например, 20 апреля 1882 г.) иногда обсуждались статьи из газет. Информация, взятая из этих публикаций, могла стать аргументом в противостоянии ведомств. С. Ю. Витте внимательно следил за всеми публикациями в столичной печати, которые касались его и его ведомства, и так или иначе на них реагировал. Бюрократы жили в том же кругу идей, что и их критики. Они были столь же подвержены интеллектуальной моде, конъюнктуре, веяниям времени, чем можно было с успехом пользоваться.

Едва ли в данном случае уместно воспроизводить различные определения политики, существующие в науке. В данном случае важно то, что политика бывает разной. Одно дело, когда она реализуется в Средние века, другое – в Новое время. Впрочем, политика эпохи модерна тоже бывает разной. В России степень ее публичности была незначительной. А это значило, что о российской внутренней политике трудно было писать в газетах, рассуждать на земских собраниях. Но главное заключалось в том, что политика не была предметом обсуждения высшей бюрократии, которая ведала делами исключительно управления. Российский чиновник, каким бы высокопоставленным он ни был, политиком не являлся. Он не мог поставить вопрос (если только, конечно, не в частной беседе) о векторе развития страны. В сфере его интересов – исключительно родное ведомство и направления деятельности последнего. Выходить за пределы собственной компетенции – значит вторгаться на «территорию» прочих министерств, которые отнюдь не собирались делиться полномочиями. Хуже того, вмешиваться в дела чужих ведомств – это подменять собой императора.

Вплоть до 1906 г. в Российской империи был один подлинный политик – царь. Лишь он мог определять направление развития страны. Создавать альтернативный императору центр принятия решения побаивались, памятуя турецкий опыт – всесильный визирь, практически премьер-министр, казался чрезвычайно опасным. В 1905 г. министр финансов В. Н. Коковцов доказывал: «Монарх должен иметь возможность выслушивать различные мнения, извлекать общие руководящие начала управления из сравнения выгод и невыгод различных направлений. С учреждением кабинета с первым министром во главе верховная власть лишится этого главнейшего средства для непосредственного знакомства с действительным ходом дел управления. Тогда первый министр, наделенный исключительным правом личного всеподданнейшего доклада, явится для нее единственным источником всех сведений о положении дел в государстве».

В России ничего подобного не было. Функции главы правительства должен был исполнять сам государь, который, однако, с ними даже технически не вполне справлялся: слишком велики были возложенные на него обязанности. В итоге единственный политик не мог быть полноценным политиком, и, соответственно, политика в России осуществлялась без политиков.

Отсутствие политики в традиционном европейском смысле этого слова декларировалось официально, и императоры об этом периодически вспоминали. Так, в мае 1886 г. Александр III исключил даже возможность подачи коллективного прошения об отставке членами Государственного совета, недовольными назначением их сотоварищем И. А. Вышнеградского. По мнению царя, это было бы недопустимой «партийной» выходкой.

Ограниченность публичного пространства задавала определенные правила игры. Министр не мог открыто выступить против того мнения, которого, скорее всего, придерживался император. Он не мог заявить об оппозиции тем коллегам, которые были в фаворе у царя. И все же он мог нейтрализовать их усилия, добиться утверждения приемлемого решения. Канцелярские средства борьбы были тем более значимы, что прямое политическое столкновение представителей бюрократии было едва ли возможным. Характерно, что последовательный защитник судебных уставов 1864 г. министр юстиции Д. Н. Набоков так о них публично отзывался: «В основе судебных учреждений лежит фальшь. Но разве я этого не сознаю? Разве судебные учреждения созданы мною? Разве я допустил бы суд присяжных?» Но при этом судебную систему, основанную на фальши, по словам Набокова, не следовало трогать, дабы не расшатывать и так зыбкие основы правопорядка. Иная аргументация в 1880-е гг. со стороны министра юстиции была бы немыслимой. Аналогичную линию вел его преемник Н. А. Манасеин, на которого так надеялись К. П. Победоносцев и сам император. Подобный курс требовал от министра конспирации. Он не мог отправлять откровенные письма судьям в провинцию, зная, что его переписка перлюстрируется. Для переговоров с судьями и координации действий он отправлял доверенных лиц на места, советуя им ни в чем не полагаться на губернаторов.