Ждать ли добрых вестей? - Кейт Аткинсон

— Ну привет, солдат, — сказала медсестра.

И что им не спится в такой небожеский час? Все четверо опять за столом — на сей раз завтракают. Патрик сделал французские тосты, подал с крем-фрешем и малиной, для которой не сезон, на веджвудских тарелках сугробы сахарной пудры, как в ресторане. Малина прилетела аж из Мексики.

Бриджет и Тим бестревожно спали, а вот Луиза много часов провела на месте катастрофы. Из нее как будто все соки выжали, зато Патрик, хоть и оперировал всю ночь — в операционную вкатывали жертву за жертвой, — оставался бодр и весел. Мистер Все-Починю.

Луиза налила себе кофе и оглядела красную малину на белой тарелке — капли крови на снегу. Сказка. От усталости тошнило. Она застряла в кошмаре, как в том фильме Бунюэля, где все садятся есть, но никак не могут приступить к еде,[91]только с Луизой все наоборот: еда есть, но она не может ее в себя впихнуть.

Бриджет когда-то закупала модную одежду для сети универмагов, хотя если сейчас на нее посмотреть — не догадаешься. Сейчас она в яркой тройке, вероятно очень дорогой, но с таким узором, словно взяли флаги нескольких стран, которых и на карте-то не найти, порезали на куски, а потом дали слепцу, чтоб он их опять сшил.

Тим был главной шишкой в крупной бухгалтерской компании и пользовался «роскошью ранней пенсии».

— Я вдова гольфиста, — сказала Бриджет, скорчив трагическую гримасу.

Бриджет не сказала, на что теперь тратит время, а Луиза не спросила, заподозрив, что ответ ее взбесит. Патрик — хороший ирландец, Бриджет — плохая ирландка.

— Мексиканская малина, — сказала Луиза. — Это же ахинея? А вы говорите — углеродный след.

— Нет-нет, Луиза, еще только утро, — сказал Тим, жеманно поднеся руку ко лбу. — Давай не будем говорить за завтраком о том, сколько миль проезжает еда.

— А когда же об этом говорить? — спросила Луиза.

Угадайте-ка, кто в этой семейке самый строптивый.

— Луиза в юности не бунтовала, — пояснил Патрик. — Теперь наверстывает, как выясняется.

Он засмеялся, и Луиза смерила его долгим взглядом. Это вот что — снисходительность? Конечно, так оно и есть, мятежной юности ей не выпало, потому что трудно взбрыкивать, когда твоя собственная мать заваливается в дом за полночь (если вообще заваливается) и выблевывает все нутро, как образцовый взбунтовавшийся подросток. Луиза повзрослела раньше большинства сверстников. Теперь наверстывает. Как выясняется. Отца у нее толком не было — одна ночь на Гран-Канарии, пожалуй, не в счет; может, в этом и прелесть Патрика? Может, она подсознательно разглядела в нем фигуру отца, которого никогда не имела, — вот, значит, как Патрик прорвался сквозь ее баррикады и к ней под одеяло? Ну и что мы получаем в итоге — комплекс Электры?

— По-моему, разговаривать о политике потребления — вовсе не бунт, — сказала она Тиму. — А ты как думаешь?

Пока тот подбирал ответ, Луиза повернулась к Патрику:

— Французские тосты. Они же гренки с яйцом, как обычно называли их мы, представители низших классов. — Лучше бы просто вилкой его ткнула, ну?

— Отец всю жизнь проработал на Дублинскую корпорацию,[92]— доброжелательно ответил Патрик. — Вряд ли мы принадлежим к высшим эшелонам общества.

Он ирландец, его оружие — слова, а Луиза по натуре уличный боец, и на миг — краткий, но блаженный — она представила, как запульнет этим драгоценным французским тостом Патрику в лоб. Патрик ей улыбнулся. Прямо-таки просиял. Она улыбнулась в ответ. Брак — жестокое милосердие.

— Ну, я не знаю, Пэдди, — встряла Бриджет, вторая половина «нас». — Папочка же не дворником работал — он был инспектор. Бреннаны никогда не были из, что называется, низших слоев.

— И да здравствуют буржуи, — сказала Луиза. — Ой, я что — вслух? Извините, не хотела.

— Луиза, — нежно сказал Патрик, положив руку ей на плечо.

— Что — Луиза? — спросила она, эту руку стряхивая.

— Прощай, диета, — сказала Бриджет, доблестно игнорируя всех и впиваясь вилкой в гренок.

Луиза хотела было сказать: Да вы с ней уже давно попрощались, — но все-таки прикусила язык.

— Поешь хоть чуть-чуть, Луиза, — уговаривал Патрик. Ну вот опять — папочка лучше знает. Любовь долготерпит, милосердствует, напомнила себе Луиза. Впрочем, какие брачные консультации даст ей римский женоненавистник первого столетия? — Французские гренки, тосты с яйцом, называй как хочешь, только поешь.

— Жалко, что вчера так получилось, — сказала Бриджет.

— Что из-за поезда ужин сорвался? — переспросила Луиза. — Да, очень жалко.

— Слава богу, что мы поехали на машине, — сказал Тим.

Луиза представила, как льет кофе ему на плешь.

— Я знаю, что это была страшная катастрофа, — чопорно сказала Бриджет. — Бедный Пэдди всю ночь оперировал.

Луиза, понятно, не в счет. А Патрик — святой. Он, заявила Бриджет, спасает людей.

— Обычно он спасает им бедра, — сказала Луиза, и Патрик хохотнул — как будто гавкнул.

В операционной чисто и славно, крови чуть-чуть, пациенты тихие и ведут себя пристойно. Не то что на путях — грязь и тягость, промокла насквозь, видишь оторванные руки-ноги, слушаешь, как люди кричат или того хуже — не кричат. Она держала за руку мужчину, которому прямо на месте ампутировали ногу. Она так и не сняла кольцо с бриллиантом, и грани блестели под мигалками спасателей. Ей не нужно было ехать, но она из полиции, это ее работа.

— А кто занимается расследованием? Железнодорожная полиция? — спросил Тим. Напыщенная бестолочь, можно подумать, понимает, какова процедура.

— Они пришлют заместителя СОРа, — сказала Луиза, не вдаваясь в подробности.

— Старшего офицера по расследованиям, — услужливо подсказал Патрик, когда Тим ответил пустым взглядом. Ну то есть пустее, чем обычно.

— Но ведь теперь есть это… как оно называется… Отделение по расследованиям железнодорожных катастроф?

— Отдел, — вздохнула Луиза. — Оно называется отдел по расследованиям железнодорожных катастроф. Железнодорожная полиция в Шотландии маленькая — она с таким расследованием не справится.

— А поскольку есть погибшие, подключится прокурор, — прибавил Патрик.

— Но почему…

Иисусе Христе в решете. Есть ли предел его занудству?