Малый уголок - Сомерсет Уильям Моэм

шкипер какого–то голландского судна. Это было не очень похоже на то, что он разыскивал, но из всех островов архипелага хоть как–то отвечало описанию. Вот Фрис и решил приехать и посмотреть своими глазами. Когда он высадился здесь, у него не было ничего, кроме книг да той одежды, что прикрывала его тело. Сперва ему не верилось, что это тот самый остров; вы же видели «мраморные дворцы», вы сейчас сидите в одном из них. — Эрик скользнул взглядом вокруг и рассмеялся. — Понимаете, он представлял их себе как дворцы на Большом канале в Венеции. Так или иначе, если остров и не был тем местом, которое Фрис искал, это — единственное место, которое он смог найти. Он переместил свою точку отсчета, — вы понимаете, что я хочу сказать, — и привел реальность в соответствие со своей фантазией. Он пришел к заключению, что все так, как оно должно быть. Раз в этих домах мраморные полы и лепные колонны, он считает, что это настоящие мраморные дворцы.

— Судя по вашим словам, он умнее, чем я думал.

— Он получил здесь работу — тогда торговля пряностями еще не пришла в такой упадок, как сейчас, — а потом влюбился в дочь старого Свона и женился на ней.

— Они были счастливы вместе?

— Да. Свон не очень–то его жаловал. Он был тогда еще весьма деятелен и все время устраивал какие–то махинации. Не мог заставить Фриса и пальцем шевельнуть. Но Кэтрин его боготворила. Считала настоящим чудом. Когда Свон постарел, она стала заправлять поместьем, сама обо всем заботилась и умудрялась сводить концы с концами. Знаете, некоторые женщины так устроены. Ей доставляло удовольствие, что Фрис сидит в своей берлоге, читает, пишет, размышляет. Она считала, что он — гений и все, что она для него делает, положено ему по праву. Она была превосходная женщина.

Доктор раздумывал о том, что рассказал ему Эрик. Какая удивительная жизнь! И какую богатую пищу давала она воображению. Запушенное бунгало на плантации мускатного ореха с огромными миндальными деревьями; этот старый безжалостный пират–швед со своими причудами, отважный авантюрист в бездушных пустынях суровой жизни; непрактичный фантазер–учитель, завороженный миражами Востока, который, как осел торговца фруктами, выпушенный на пастбище, бесцельно блуждал по благодатным краям духа, то здесь, тотам пощипывая травку; и крупная белокурая женщина, как богиня викингов, деятельная, любящая, с честным умом и, несомненно, с милосердным чувством юмора, которая не давала всему этому развалиться, вела плантацию, незаметно командовала двумя несовместимыми людьми и защищала их.

— Когда Кэтрин узнала, что умирает, она заставила Луизу пообещать, что та будет заботиться о них. Плантация принадлежит Свону. Она боялась, как бы после ее кончины старик не выставил отсюда Фриса. — Эрик приостановился. — И она заставила меня пообещать заботиться о Луизе. Девочке нелегко пришлось, бедняжке. Свон — хитрая старая мартышка. От него только и жди какой–нибудь выходки. Мозг его в своем роде так же деятелен, как прежде, он лжет, плетет интриги, задумывает всяческие каверзы и проделки, теперь уже просто для забавы. Старик обожает Луизу. Она единственная, кто как–то с ним управляется. Однажды, просто ради смеха, он изорвал рукописи Фриса. Когда его нашли, он был засыпан лавиной крошечных клочков бумаги.

— Осмелюсь сказать, не такая большая потеря для человечества, — улыбнулся доктор, — но досадно для автора, положившего на это столько трудов.

— Вы не очень высокого мнения о Фрисе?

— Я еще не знаю, что о нем думать.

— Он очень многому меня научил. Я всегда буду ему за это благодарен. Я был еще мальчишкой, когда приехал сюда. Я учился в университете в Копенгагене, дома у нас чтили культуру. Мой отец был другом Георга Бранда[47], к нам в дом приходил поэт Хольгер Драхман[48]. Бранд–то и научил меня читать Шекспира. И все же я был очень невежествен и ограничен. А Фрис, именно Фрис, раскрыл передо мной волшебное очарование Востока. Знаете, люди приезжают сюда и ничего не видят. «И это все?» — говорят они. И снова уезжают домой. Вот этот форт, куда мы ходили вчера, — просто несколько старых серых стен, заросших сорняками. Я никогда не забуду тот день, когда он впервые привел меня туда. Его слова снова построили разрушенные стены, поставили пушки за парапеты. Когда он рассказывал мне, как старый комендант, в отчаянии ожидая корабль, который принесет ему известие с родины, неделя за неделей в жгучей тревоге мерил шагами двор, потому что туземцы, непостижимым образом узнававшие новости прежде, чем их вообще можно было узнать, шептались между собой об ужасном бедствии, постигшем Португалию; как наконец прибыл этот корабль, а с ним письмо, где говорилось, что король Себастьян и вся его великолепная свита из отпрысков благородных семейств уничтожены в битве при Алькасаре[49], и по щекам старого коменданта покатились слезы, ибо его король погиб жестокой смертью, и он предвидел, что поражение будет стоить его родине свободы, а этот открытый и завоеванный ими мир — бесчисленные острова, которые горстка храбрых людей захватила для умножения богатства и усиления могущества Португалии, — перейдет во владычество иностранцев; тогда, хотите — верьте, хотите — нет, у меня вставал комок в горле, и несколько минут я ничего не видел перед собой, мои глаза были затуманены слезами. И это еще не все. Он рассказывал мне о Гоа Золотом, этой великой столице Востока, украшенной всеми сокровищами, захваченными в разграбленных азиатских городах, о Малабарском береге, о Макао, об Ормузе, о Бассоре. Он сделал жизнь прошлых лет такой живой и яркой, что с тех пор для меня за сегодняшним Востоком стоит Восток прежних дней. Я удивляюсь, как мне повезло, что я, простой мальчишка из датской деревни, вижу все эти чудеса собственными глазами. И горжусь тем, что я — человек, когда думаю об этих невысоких смуглых парнях, чья страна не больше моей Дании, которые благодаря безграничному мужеству, отваге и пылкому воображению завладели половиной мира. Все это исчезло, и, говорят, Гоа Золотой сейчас всего лишь нищая деревушка, но если верно, что единственная реальность — это реальность духа, тогда каким–то непостижимым образом эта мечта об империи, это безграничное мужество, эта отвага продолжают жить до сих пор.

— Да, мистер Фрис напоил вас вином, слишком крепким для юной головы.

— Оно опьянило меня, — улыбнулся Эрик, — но такое опьянение не вызывает на следующее утро головной боли.

Доктор не ответил. Он был склонен думать, что последствия такого опьянения, будучи более длительными,